Я спустился по лестнице–эскалатору, думая, чего в моем визите было больше — желания узнать новое или посмотреть на реакцию? Пожалуй, второго, хотя на этот раз я склонялся к тому, чтобы поверить портрету Дамблдора: он и правда не знал, насколько Олливандер слаб или силен как колдун, а учитывая узкую область его интересов и зацикленность на палочках, вряд ли об этом вообще кто‑то задумывался. Интересно, что Олливандер, сделав Дамблдору предложение, не стал на нем настаивать и ничего не сказал о коллекции. А вот Риддл о ней знал — но разговор с его портретом еще впереди… В коридоре седьмого этажа я заметил Флитвика. Поманив меня, он направился к своему кабинету, и я последовал за ним.
— Здесь можно говорить спокойно, — первым делом сказал профессор, когда я закрыл за собой дверь. — Признайся, Линг, начинается что‑то серьезное. У нас тут информационный вакуум, к нам добираются одни газеты, а в них пишут черте что.
— Серьезное вряд ли, — ответил я. — Но маленько потрясти может.
— А палочка? Ты, Гарри — вы ведь так ничего и не нашли?
— Исполнителей мы пока не нашли, но с заказчиками, думаю, дело движется.
— Берегись, Линг, — предупредил Флитвик. — Кем бы ни был твой противник, он собаку съел на тактике тайной войны.
— Я не собираюсь вести тайную войну. Я буду наступать и сделаю так, чтобы мне ответили.
— Ну что ж, в таком случае, я вас оставляю, — неожиданно бодро сказал профессор. — Пойду, пожалуй, завтракать.
С этими словами он живо покинул кабинет. Я осмотрелся — кого это "нас"? Кабинет пребывал всё в том же беспорядке, каким я его помнил; стеллажи ломились от книг и свитков, повсюду лежали, стояли и висели различные артефакты и магические вещицы, которые совсем не обязательно находились в покое, и потому далеко не сразу за всем этим хаосом я разглядел стену, а на ней — картину. Наверняка это был женский или даже детский портрет, изображавшийся на фоне пейзажа с лесной лужайкой, качелями и скамьей у ручейка, журчащего между камней на переднем плане. Сейчас на лужайке и качелях никого не было, а на скамье сидел Снейп, ожидая, пока я его замечу.
Я подошел к стене, не зная, что сказать. Парадоксально, но чем дольше я был на войне и чем больше боевых заданий выполнял, тем меньше смертей видел. Лишь поначалу меня окружали такие же новобранцы, как и я, однако их гибель — тоже нечастую, потому что нас хорошо учили, — я не принимал близко к сердцу. Они были моими товарищами, знакомыми, но не друзьями. Судьба сводила нас ненадолго: кого‑то перебрасывали в другое место, кто‑то возвращался домой или продолжал учебу, и мы расставались, не успев толком познакомиться и привыкнуть друг к другу. Люди, с которыми я служил в Африке после Академии, не должны были гибнуть вообще, ни при каких обстоятельствах, и если такое происходило, то расценивалось как ЧП; его тщательно и детально разбирали в Дахуре, а начальник операции мог получить за это массу неприятностей. Но Снейп не был просто знакомым, и за эту первую боевую потерю я винил себя больше всего, вглядываясь сейчас в его лицо и пытаясь понять, что он думает, прежде, чем он скажет об этом сам.
И Снейп сказал:
— Ты сейчас рисуешь?
Хотя я не ожидал от него ничего конкретного, были вещи, которые все‑таки ожидались меньше, чем остальные.
— Нет… — Тут я подумал, что теперь мы ровесники, и совсем не обязательно чувствовать себя так, будто мне тринадцать, и я опять что‑то натворил. — То есть иногда.
— Я так и думал, что ты бросишь, — сказал Снейп. — А жаль. С тобой этот мир был бы интереснее.
— С какого‑то момента мне начало казаться, что всё это несерьезно.
— Ну да, а война — серьезно.
— А война — серьезно, — согласился я. Портрет помолчал.
— После того, как ты разберешься с этим делом, ты уедешь?
— Не знаю. Наверное, зависит от того, как разберусь. Вообще из меня плохой чиновник.
Снейп был на удивление не похож на себя. Я не видел в нем черт, которые так хорошо запомнил с детства и которыми он так прославился. Он не раздражался, не язвил, не улыбался своей кривой улыбкой, был спокоен и выглядел расслабленно. "Конечно, — подумал я, — это же портрет, у него другая жизнь, без учеников, без Пожирателей, без Поттера, наконец, который так его бесил. Можно сказать, заслуженный отдых, пусть даже в виде виртуала".
— Ты собираешься в Азкабан, — сказал Снейп. — Помнишь, на третьем курсе я говорил тебе о дементорах? Разве с тех пор эта порода изменилась, и их больше не интересуют души легкомысленных колдунов?
— Я не говорил, что собираюсь в Азкабан, — запротестовал я.
— Ну как же. Во–первых, говорил, а во–вторых, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться — рано или поздно ты туда отправишься.
Несколько секунд я непонимающе смотрел на портрет. Об Азкабане я не рассказывал никому, кроме Кэрроу, но откуда портрет мог знать?.. "А ведь мог!", осенило меня через секунду. Снейп увидел, что я догадался, и кивнул.
— Да, Амикус все такой же сентиментальный и болтливый. Но я его не виню. После Азкабана он изменился в лучшую сторону. Я не ожидал увидеть его таким… поумневшим.
— Погодите, — перебил я, ухватившись за фразу. — Вы не могли знать, что он в Азкабане, и чего‑то от него ждать. Ведь он заказал вас после того, как освободился!
Снейп смотрел на меня почти с жалостью. Потом объяснил:
— Разумеется, пока меня не было, я ничего ни от кого не ожидал. Но когда мой портрет оживили, и Кэрроу забрал его у художника, он рассказал мне всё, что с ним происходило. И то, каким я его увидел, показалось мне необычным и неожиданным. Ты ведь тоже удивился — думал, наверное, что он день и ночь пьянствует, наверняка и Блэка припомнил как единственного, кого видел после тюрьмы… кроме себя, разумеется.
Что‑то происходило с личностями тех, кого изображали художники. Воспоминания и знания — это не весь человек. Менялись реакции, манера общения; может быть, косвенное влияние оказывал автор картины, а может — среда, в которую портрет попадал, но это был какой‑то другой Снейп, и я пока не мог определить, нравится он мне таким или нет.
— Это легко, — объяснил портрет свою проницательность. — Мы всегда реагируем одинаково в схожих ситуациях. Ты думаешь, что знаешь человека, ждешь от него определенного поведения, но иногда дожидаешься совсем другого. Хотя чаще, конечно, оказываешься прав.
— А что насчет вашего второго портрета? — спросил я. — Вы ожидали, что Поттер его закажет?
— Поттер такой же сентиментальный, как и Амикус. Да и ты, если уж на то пошло.
— У меня нет вашего портрета, — возразил я. Снейп приподнял уголок губ.
— Зато у тебя есть чувство вины. Это еще хуже.
— Ах вот оно что, — догадался я. — И теперь вы пытаетесь сделать так, чтобы его у меня не стало? Но вы все неправильно поняли. Мое чувство вины связано с собственной глупостью и недогадливостью, с тем, что я сделал неверный выбор, хотя мог бы сделать правильный. Я чувствую вину за вашу смерть, потому что принял неправильное решение и остался в замке. Это не сентиментальность, это досада на свой непрофессионализм.
