Питер ругнулся сквозь зубы. А я задумался.
Мне надо на восток, на дорогу, ведущую от монастыря к замку Роджера — чтобы перехватить монаха. И еще, оказывается, мне срочно надо в столицу. Послать мне туда некого. Вернее, можно послать кого угодно, но что будет стоить слово одного незнакомого моей курице гонца против слова другого гонца, тоже незнакомого! А свет будет молчать — даю руку на отсечение, — и моя наседка сделает то, что захочет.
А захочет она поехать, вопреки логике и здравому смыслу. И возьмет ребенка.
Что мне, разорваться?!
Я не могу позволить монаху добраться до земель Роджера — это грозит короне. И… я, оказывается, даже думать не могу о том, что моя свинья вместе с ангелочком, который катался верхом на мертвых волках и стучал щепкой по скелетам, может попасть в руки этого гада. И я не успею, не успею, не успею.
Как странно. Оказывается, я люблю ребенка… и… по крайней мере, привык, что ли, к Марианне. Она должна при мне остаться, и Тодд должен быть при ней. Все.
— Оскар, — говорю, — скажите ей сами. Выберите убедительные слова и объясните. Все просто.
— Да, было бы, — кивнул он, — если бы ваша очаровательная дама меня послушала. Я пытался побеседовать с ней сегодня после заката. И мне в нелестных выражениях обрисовали мое чрезвычайно шаткое положение полуночной нежити, мою омерзительную привычку питаться человеческой кровью и мое прямое отношение к Той Самой Стороне. А после всего вышесказанного Марианна высказала предположение, что я собираюсь вас предать, и желание никогда больше меня не видеть.
Я швырнул в стену кувшином из-под вина. Я не знал, что делать. Не посылать же к Марианне мертвеца с письмом! Идея даже хуже, чем предостережение вампира. И говорить мертвецы не умеют.
Невыносимо.
И тут Питер подошел и сел на пол рядом с моим креслом. Смотрел на меня и улыбался.
— Что тебе надо? — говорю.
— Государь, — говорит и ставит локти на мои колени, — а я? У меня же теперь мертвый конь — я за два, много за три дня в столице буду. Мне-то Марианна поверит, точно.
Меня прошиб холодный пот. Я все понял. Всю интригу Тех Самых Сил в самых тонких нюансах. И мне стало нестерпимо страшно.
— Нет, — говорю. — Ты не поедешь.
Говорю, а сам думаю о Тодде, о продолжении династии, об опозоренной королеве… Совершенно помимо воли думаю. Любовь вперемешку с ответственностью и ужасом. А если случится так, что только Тодд…
Питер вздохнул. А Оскар медленно молвил:
— Если мне будет позволено высказать свою точку зрения, мой добрейший государь… Это выход.
— Уже, — говорю. — Прекрасный выход.
А Оскар взглянул на Питера своими всевидящими очами — так, как вампиры смотрят в суть, не на поверхность. Питер охнул и вцепился в мои ноги — от таких вещей человека холод до костей пронизывает, и я сдернул для него покрывало с кровати. И прикасаясь к нему, тоже увидел то, на что смотрел Оскар.
Тень смерти.
Будь оно все неладно! Я в тот момент не просто понял, что жить ему осталось считанные дни, — я почувствовал, как он будет умирать. Впервые пришло озарение такой силы — вероятно, потому что Оскар был рядом. И я бы предпочел не знать, Богом клянусь, потому что ослепительно ярко вспомнил мертвого Нарцисса, восковую маску с багровыми дырами на месте глаз… И увидел, что они сделают с Питером, если он попадется в руки этим гадам…
Ну что такое был Добрый Робин с его шайкой! Разбойники есть разбойники. Умирать всегда не сладко, но ничего принципиально ужасного они придумать не могли. Изощренность в убийстве — это, знаете ли, качество людей образованных. Светски воспитанных, вроде Роджера, от которого, кстати, и вправду воняет псиной…
— Нет, — говорю. — Питер не поедет. Он не доедет. Все. Тема закрыта.
Оскар чуть-чуть повел плечами. С видом «я прав, а впрочем, воля ваша».
— Вы, мой милосерднейший государь, не сможете изменить мировой порядок вещей, — говорит. — Не в ваших силах и не в человеческих силах вообще…
— Князь, — говорю, — вы придете его отпустить?
Оскар только головой покачал. И Питер взглянул на меня снизу вверх с грустным таким и понимающим видом, мой милый бродяжка. И улыбнулся, обреченно как-то.
— Да ладно, — говорит, — государь. Кому суждено повешену быть, тот не утонет.
И тут меня озарило. Нет уж, думаю, по крайней мере, я не дам ему умереть в муках среди врагов. Это в моих силах. И еще в моих силах — нечистая сила. Некромант я или нет, в конце концов!
— Питер, — говорю, — поедет со мной. А ребенком займетесь вы, Оскар.
О, как он удивился! Не только я рассмеялся — Питер фыркнул мне в рукав, такое это было зрелище. Нечасто его так выбивали из седла. Да еще Питер тихонько сказал:
— Теперь господин Князь завтра днем в гробу перевернется… От недовольства собой…
Оскар снисходительно ему улыбнулся — показал, что человеческие шпильки неумершего не задевают. А мне сказал, уже взяв себя в руки, с обычным невозмутимым видом:
— Простите мне мою невероятную недогадливость, мой мудрейший государь, но я не могу взять в толк — как это я займусь смертным ребенком? Что я могу сделать? Вы, ваше прекрасное величество, вероятно, помните, что согласно Сумеречному Кодексу, Переход не может быть пройден смертным младше четырнадцати лет, а Тодду…
— Вот еще, — говорю. — Я и не думал о том, чтобы сделать сына вампиром. Вы его просто заберете. Из дворца, от Марианны. Вы — или Агнесса. Я не думаю, чтобы он сильно испугался, — я ему о вас рассказывал.
Оскар задумался.
— Причудливая мысль — поручать жителям Сумерек человеческое дитя… И что с ним будет днем?
— Пара гвардейцев и волк, — говорю. — Агнесса еще помнит, какая еда нужна людям, она прекрасно о малыше позаботится. Где он будет жить — придумайте. Мертвые слуги присмотрят за ним — чтобы не тревожил ваш сон и сам куда-нибудь не делся. Тодду с мертвецами играть — не привыкать стать. А Марианна без малыша никуда не уедет.
Оскар прочувствованно поклонился.
— Мне еще не встречался, — говорит, — человеческий разум, настолько изворотливый и чуждый условностей. Я сделаю все, что вы желаете, мой драгоценный государь. Я восхищен.
— Последнее, — говорю. — Пришлите мне Клода. Он мне нужен.
Оскар согласно склонил голову, обозначил церемонный поцелуй и удалился. А Питер взял меня за руки и спрашивает:
— Я, государь, значит, скоро умру, да?
Без особого страха, печально улыбаясь.
Я его поднял с колен и обнял. Он был мне мил, как никогда. Насчет него я тоже кое-что решил. Я жалел его тело, которое хотел бы сохранить по многим причинам, но уже был готов пожертвовать любыми своими желаниями ради того, чтобы оставить поблизости хотя бы его душу.
