Ознакомительная версия.
— Спрашивай, — улыбнулся вехобит, вроде, дружески, но такой злодейской ухмылкой, словно, собирался приступить к свежеванию гостей заживо. — Ты никогда не приходишь просто так.
— Меня не интересуют ваши племенные дела и родственников твоих тоже не требую сдать, — Жёлудь обратил внимание, что отец стал говорить в тон вехобиту, а тот расслабился и развесил уши. Раньше парень нечасто просекал его трюки, но теперь жизнь пошла серьёзная, беспечное отношение к ней кончилось, наблюдательность возросла в разы. — Меня интересуют вещи, идущие из Москвы: засланцы, движуха, которую они наводят. Были здесь манагери джалеш (сучьи манагеры)?
— Щито? — подался вперёд Камаз, не разобрав прогоны старого командира. — А, нэт, не были. В Васильевский Мох приходили.
— Говорили, что надо изменить производственные отношения с Великим Новгородом и перебросить производительные силы с Великого Тракта на Московское Шоссе?
— Такие разговоры были, — лаконично ответил Камаз.
— Где у вас тут ближайший офис?
— В Москве, наверное, — пожал плечами вехобит. — Нэт у нас тут офисов, и манагери нэт. Заходил какой-то… рэпер, а! Танцэват хотэл, прикинь, да! Не лезгинка, не зикр, а свой танэц поганый. Мы его в старый колодец сбросили. Это нэ Москва, это Спарта-а-а! — врезал он кулаком по столу, посуда подпрыгнула так, что из солонки вытряхнулась соль.
У Щавеля от удивления аж бровь поползла вверх.
— Настоящий живой рэпер? В обвисших портках, будто наклал туда?
— Да! И в кэпке задом наперёд, — как ребёнок обрадовался Камаз.
— Так он что у вас, в старом колодце до сих пор плещется?
— Нэт, засыпали мы колодец с рэпером, чтобы не орал, и дэрево сверху посадили.
— Правильным ходом движетесь, — одобрил Щавель. — Настоящий мужчина должен в своей жизни сделать три вещи — ограбить караван, закопать москвича и посадить дерево. Караваны из Москвы часто ходят?
— Я тут нэ вижу ничего, — вздохнул вехобит. — Совсэм старый стал.
— Брательник твой, Ушат Помоев, в администрации Васильевского Мха ведь работает, — отчеканил Щавель, не спрашивая, а утверждая.
— У тэбя такой взгляд, будто ты цэлишься, — улыбнулся Камаз.
— Я и целюсь, — ответствовал Щавель, не давая съехать вехобиту. — Предпочитаю заранее. Потом бывает надо попадать, и несколько раз подряд. С москвичами заезжают басурмане из Орды?
— Нэт. В Москве бывают, у нас им дэлат нечего. Щито им ловить на болотах?
— Волну гнать, — сказал Щавель. — Вон, в Осташкове наладили железнодорожный ход. Медвепут Одноросович брата своего в Вышний Волочёк отправил, средства из бюджета выделил. Тот дом купил, и кредиты стал давать всем подряд, а за невыплаты отбирать имущество. За три года прибрал к рукам городскую администрацию и чуть было водный ход под контроль не взял. Изымал у населения средства и готовился финансировать железнодорожников. Хан Беркем за трудовые заслуги ростовщика статуэткой с дарственной надписью наградил, а мы Едропумеда расстреляли за эти дела. У Медвепута Одноросовича от огорчения разум помутился, и он на Вышний Волочёк наехал. Пограбил, отступил. Сейчас ответку получает от светлейшего князя, а ты сам знаешь, что Великий Новгород шутить не любит.
— Ватаа! (Кошмар!) Нэ лубит, абанамат, ай, нэ лубит, — сокрушённо пробормотал вехобит, шкурой чувствуя грозную поступь княжеской дружины.
— Ты до брата доведи, — отчеканил Щавель, словно вбивая каждое слово в душу Камаза, как гвоздь в голову. — Информацию. Переметнётесь к москвичам, у вас в каждой деревне встанет на постой наёмное войско, собранное из китайцев и всякой сволочи. Сначала баранов съедят, потом баб и детишек. Мужиков сразу под нож, ты знаешь повадки китайцев. Будут стоять до зимы, пока болота не замёрзнут. Тогда придут в ваши посёлки на островах и добьют уцелевших. А для дорожных работ светлейший князь переселит сюда пару деревень из-под Валдая. Поговори с Ушатом, не тяни. Ну, ты понял?
— Понял, — повесил нос вехобит.
Щавель поднялся.
— Бывай здоров, Камаз. Адикел (До свидания). Живи долго.
— Гурду вай (Увидимся), — злобно пробормотал Камаз, не поднимая головы.
Он не вышел их проводить. Так и сидел, глядя в пол, потряхивая башкой и невнятно бормоча, словно беседуя с кем-то невидимым, но, скорее всего, с тараканами в своей голове.
* * *
Вехобиты догнали версты через две. Дорога петляла, густой подлесок глушил без того тихий топот шерстяных подошв. Восьмеро парней помладше Жёлудя напали скопом. Щавель сбил переднего метким ударом в челюсть, но был схвачен за руки и опрокинут навзничь. Жёлудь успел лишь замахнуться, как юный спартанец поднырнул, обхватил поперёк туловища и бросил через себя с прогибом. Жёлудь влетел в кусты и его тут же прижали, не давая рыпнуться. Парень попробовал отмахаться ногами, но по рёбрам тут же загуляли две пары пяток, больно, но без размаха и умения. Жёлудь скрючился, его ещё немного попинали, чисто из куража молодецкого, азартно гыркая друг другу что-то для ободрения. Жёлудь слушал их гортанную речь с придыханием и неизменным ударением в начале слова, и ничего не понимал. Это были в человеческом образе как бы не совсем люди. Так мог выглядеть явный враг, и парень положил себе за цель при первом удобном случае отправить вехобитов на тот свет, чем больше, тем лучше.
С лучников сорвали снарягу, скрутили локти и запястья за спиной сыромятными ремешками и поволокли в деревню. Это были крепкие парни, воняющие бараньим жиром и едким потом. Одеты они были в мешковатые портки и рубахи с круглым воротом. Сапоги им заменяли длинные вязаные носки с тесёмками под коленом и толстой шерстяной подмёткой. Лапы у них были как у взрослых мужиков — крупные, мускулистые и волосатые донельзя.
«Неужели до деревни сил хватит?» — удивился Щавель, но навстречу выехала телега, запряжённая сивым лошаком. Вехобиты с умом организовали погоню, выслав вперёд группу захвата в матёрых носках, чтобы не спугнуть лазутчиков стуком копыт, а то канут в чащу, ищи их потом. «Знают, с кем имеют дело, — подумал Щавель. — Значит, Камаз продал. Напугался и метнулся к старейшине, не погнушался страх проявить».
Их уложили на телегу и погнали в Спарту. Брошенные ничком на корявые серые доски, отец с сыном наблюдали, как заросли с обочины отступают вдаль, их сменяют заборы из натыканных вплотную хлыстов, перед которыми иногда облагораживает вид могучая берёза с неизменной скамеечкой под ней. Нет-нет, да мелькнёт за изгородью бабье лицо, обрамлённое наглухо повязанным тёмным платком. Зыркнет и скроется, словно опасаясь мужниной затрещины. С разных концов побрехивали собаки, вели своеобычные пересуды куры с индюками, да блеяли вдалеке бараны, проясняя на словах вопросы лидерства в коллективе, раскидывая рамсы кто овца безгласная, а кто нет. Чего не было в Спарте, так это детского смеха. Выбредавшие со двора карапузы (все в сапогах!) строго таращились на пленников, многозначительно поднимая к небу указательный палец, а некоторые неоднозначно засовывали его в рот, и у тех, кто выглядел постарше пяти годов, висел на поясе короткий детский кинжал.
Ознакомительная версия.
