— Мой господин. Мой бедный король.
— Бедный? — Слово вырвалось из самой глубины его груди, и все же оно утешило ее, потому что в нем слышался истинно человеческий стон, вопреки всем тем ледяным далям, которые держали его. — Бедный, говоришь? Ты осмеливаешься жалеть меня?
— Это не жалость. Это сострадание. Нести такую ношу: столько предначертанного, столько божественного. И для чего? Почему это должен быть ты? Пусть твой отец сам сражается в своих битвах.
Она изрекала ересь и к тому же богохульствовала, а Мирейн был жрецом. Но тень его головы пригнулась; и ответ был еще тише, чем предыдущие слова:
— Я спрашивал его. Часто. Очень часто. Если когда-либо он и отвечал, то это на самом деле не было ответом: что такова его воля и что этот мир мой. И что даже боги должны подчиняться законам, которые они создали.
— Как и короли, — сказала Имин. Это прозвучало почти как вопрос.
— Как и короли. — Он проронил какой-то непонятный звук, то ли смех, то ли плач. — И первый закон таков: пусть ничего не дается легко. Пусть каждый человек борется за то, что принадлежит ему. Не нарушая, разумеется, остальных законов.
— Что, конечно, — дополнила Имин, — укрепляет первый закон, делая достижение цели более трудным.
— Вселенная совершенна даже в ее несовершенстве. — Мирейн плотнее завернулся в плащ. — Холодно здесь наверху.
— Даже тебе? — спросила Алидан.
— Особенно мне. — Он отвернулся от стены. — Сойдем вниз?
* * *
Десяти оруженосцам короля предстояло пойти с ним на войну под предводительством Аджана, желающего убедиться, что они не посрамят его выучку. Несколько избранных, все еще не могущих прийти в себя от оказанной чести и страха, получили увольнение на ночь.
— Убирайтесь, — рявкнул на них Аджан, — и дайте другим покой. Но помните: мы выступаем с первым лучом солнца. Кто опоздает, останется здесь.
Они увидели Вадина, когда он пришел в пивную в поисках Лиди, и были уже достаточно пьяны, чтобы забыть, что они благоговеют перед ним.
— Выпей с нами, — попросил Олван, впихивая свой собственный кубок в его руки и не замечая, что расплескивает эль по столу. — Ну хоть один кубок. Это полезно. Согревает кровь. — И он подмигнул.
Вадин начал было отказываться, но Аян держал его вторую руку, и все они кричали ему: «Оставайся!» К тому же в заполненном до отказа шумном зале он не мог разглядеть Лиди. Кто-то потянул его на стул. Вадин подчинился неизбежному и выпил то немногое, что оставалось в кубке. Компания встретила это радостными возгласами. Он поймал себя на том, что широко улыбается. Лиди опять вернулась к нему, и очень скоро он пойдет к ней, а теперь и его друзья вспомнили о былой дружбе.
И тем не менее все как-то изменилось. С Лиди было лучше. Глубже, нежнее. Иногда, на вершине любви, ему чудилось, что он видит ее душу, подобную стеклу, наполненному светом, невыразимо прекрасную. А здесь, сидя в компании буйных молодых людей, окруженных парами вина, эля и клубами одурманивающего дыма, Вадин думал только о том, как бы выбраться отсюда. И не то чтобы ему не нравились его товарищи. Некоторых он почти любил. Только… они казались такими дурашливыми, как дети, играющие во взрослых мужчин. Разве не приходило им в голову, что утром, с восходом солнца, участь их будет достойна жалости?
Он улыбнулся, взял кубок и стал ждать, пока Лиди найдет его сама. Остальные становились неуправляемыми. Нуран начал танцевать на столе танец войны под дробь кулаков и рукояток мечей.
Внезапно Олван испустил крик. Нуран сбился с ритма и, смеясь, свалился со стола на колени к полудюжине товарищей. Олван вспрыгнул на его место и возопил:
— Мужчины!
У него был сильный голос и ораторский дар, и он привлек внимание не только оруженосцев, но и многих сидящих вокруг.
— Мы преданы нашему королю?
— Да! — гаркнули в ответ оруженосцы.
— Мы будем сражаться за него? Мы убьем предателя? Мы утвердим короля на его троне?
— Да!
— Тогда, — он упал па одно колено и понизил голос, — слушайте меня. Мы должны продемонстрировать ему нашу преданность. Давайте совершим что-нибудь такое, чтобы весь Янон заметил нас.
От ударов кулаками тяжелый стол пошатнулся.
— Весь Янон! — радостным хором ответили они.
Но Аян нахмурил брови.
— Что же нам сделать? Мы носим его цвета. Он дал нам новый герб — Солнце, который сияет на плащах. Мы пойдем с ним в поход и будем прислуживать ему и смотреть за его оружием. Что же еще мы можем сделать?
— Что еще? — вскричал Олван. — О, мой дорогой, тысячи дел. Но хватит и одного. Давайте покажем ему, как мы его любим. Давайте пожертвуем ему наши бороды.
Все пооткрывали рты.
— Пожертвуем наши… — Аян замолк и погладил свою жидкую бороду, вырастить которую старался так долго и так упорно. — Олван, ты сошел с ума.
— Я принадлежу моему королю. У кого хватит смелости? Кто со мной?
— Все девушки будут смеяться над нами, — сказал Сувин.
— Они же не смеются над королем. — Нуран ударил рукой об руку. — Я с тобой! Ну-ка, у кого самый острый нож?
Как только один сдался, остальные последовали за ним, причем Аян последним и только из любви к Олвану. Вадин молчал, да его никто и не спрашивал. Когда они высыпали во двор, чтобы достать воды, требуя светильники, полотенца и мыло для бритья, он молча направился за ними в окружении шумных зевак.
Первым был Олван, за ним последовал Аян с видом заключенного, идущего на казнь. Кав, руки которого крепче всех держали нож, превращал друзей в незнакомцев. Аян был красив, как девушка. У Олвана, огромного и крепко сложенного, до самых глаз заросшего бородой, оказалось под ней мужественное приятное лицо. Аян посмотрел на него, увидел кого-то незнакомого и сразу же безоглядно полюбил его.
Другие толпились за ними, чтобы принести свою жертву. Кав отдал нож Нурану и сам занялся водой и мылом. Его борода, густая и поблескивающая медью, была уже бородой мужчины; все взревели, когда она исчезла. Он ответил тем же. Нуран поранил его.
— Кровь богам! — завопил кто-то.
Вадина передернуло. Друзья повернулись к нему.
— Эй, человек короля! Давай же, присоединяйся к нашему братству.
Остальные уже расставались со своими бородами, превращая это в священнодействие. Сотни жертв приносились на этот невидимый алтарь. Все были совершенно пьяны, и казалось бы чудом, если бы утром не нашли кого-нибудь с перерезанным горлом.
Вадин напрягся, сопротивляясь обхватившим его рукам.
— Нет, — сказал он. — Хватит. Он знает меня как облупленного. Мне не надо…
Они рассмеялись, но глаза их сверкали. Их было много, они были сильны, и эль все еще управлял их поступками, делая их жестокими.
