Теперь они стояли у самого подножия гигантских плит расползающейся лестницы. Тарик смирно ждал, пока аль-Амину придет что-либо в голову.
И вдруг, все так же не поднимая глаз, нерегиль спросил:
— И давно так, о повелитель?..
Где-то слева, под уходящей в небо стеной фасада, зашуршал песок, заскакала камушками мелкая осыпь. Взгляд аль-Амина метнулся туда — и тут же обратно:
— Давно — что, о самийа?
И халиф снова как-то воровато покосился в сторону уже притихшего оползня. Из низкого оконного проема выползала на кучу битого щебня длинная-длинная ящерица. Аль-Амин облегченно вздохнул. Повернулся к Тарику — и встретился с ним взглядом. У нерегиля оказались здоровенные, пустые, как у Суруша, глазищи — они затягивали, как глубина колодца.
— Кто-то распугивает вокруг тебя дичь, о халиф, — шевельнулись, наконец, бледные тонкие губы.
Халиф передернул плечами.
И вдруг решился:
— Я ничего не пил. Ни сегодня. Ни вчера.
Украдкой посмотрел на нерегиля — тот отрешенно осматривал осыпающееся великолепие развалин с той стороны площади. На бледном фарфоровом лице, казалось, отражаются желто-красноватые блики солнечного света на кирпиче. Самийа вдруг вздохнул.
— Ну, хорошо, хорошо… — аль-Амин почти скрипнул зубами.
Проклятье, почему он, всесильный властитель, чувствует себя рядом с нерегилем нашкодившим мальчишкой?
— Вчера я пил. Но только с утра! А сейчас я трезв! Трезв! И мне все равно кажется, что…
Под стеной снова зашуршало.
И вверх по позвоночнику полез, морозя спину, привычный страх. Цепенящий. Дурманящий. Сковывающий по рукам и ногам.
Под стеной шуршало. Смотреть в ту сторону у аль-Амина не было сил. Не было сил.
— Тарик, что там?..
Очень хотелось залепить глаза ладонями.
— Очень правильная мысль… — тихо отозвался нерегиль откуда-то снаружи. — Хотя сейчас его там нет.
Оказалось, Мухаммад все-таки закрыл глаза. Его била дрожь. Крупная.
— Нельзя смотреть ему в глаза. Никогда.
— К-кком-му?..
— Аждахаку.
— Я бб-бою-ййуссь…
Дрожь и стылое оцепенение сливались к подошвам.
Наконец, он смог переступить ногами. Оказалось, они затекли.
— Значит, мне не мерещится.
Раскрыв глаза, аль-Амин увидел всю ту же вымершую площадь под предполуденным солнцем. Где-то среди лохм травы стрекотали цикады. Лошади шумно фыркали, тряся и дергая куст. Нерегиль молчал, отвернувшись.
— Я думал, мне мерещится, — настоял аль-Амин, — потому что лошади не беспокоятся. Собаки не беспокоятся. Загонщики — тоже ничего не чувствуют. Один я умираю со страха. И я решил, что допился до пуганых змеев…
— Ему сойдет и это, — все так же не поворачиваясь, сухо ответил Тарик.
— Что сойдет? — аль-Амину уже начинала надоедать эта словесная игра. — Почему его никто не чувствует и не видит, кроме меня?
— Я вижу, — серые бледные глазищи снова уставились на него. — Кошка бы увидела. Аждахак ходит по границе между видимым и невидимым. Невидимый мир доступен лишь разумным существам. Лошадь разумом не обладает. Собака тоже.
— А кошка? — хмыкнул Мухаммад.
— У кошки есть второе зрение, — скривился самийа.
И снова отвернулся.
— А… Чего он от меня хочет? Почему он за мной ползает?!
Тарик прищурился:
— Ты сам должен ответить на эти вопросы, о мой халиф.
Ах, так? Аль-Амин схватил нерегиля за рукав и с силой дернул к себе:
— Ну-ка хватит со мной играть в загадки! Рассказывай все, что знаешь! Ну?..
В следующее мгновение аль-Амин почувствовал, как почва уходит у него из-под ног. В струящемся, как над костром, мареве над ним парило перекошенное яростью лицо нерегиля, скрюченные, как когти, пальцы, тянулись к горлу. Аль-Амин колотил пятками, орал и бестолково отмахивался рукавами:
— Уйди! Уйди, шайтан!.. Ааааа!!..
Неожиданно все закончилось.
Переводя загнанное дыхание, Мухаммад с шумом выпустил из груди воздух. И осторожно, постанывая — спину и локти больно колола трава и щебенка — приподнялся и сел. Чалмы на голове, конечно, не было. Туфли улетели тоже.
Ошеломленно поводив глазами вокруг, аль-Амин ахнул: куста акации, к которому они привязали лошадей, тоже не было. Кони сорвались и убежали во время этой… вспышки.
Безмятежно трещали цикады.
От тихого покашливания Мухаммад подпрыгнул.
И увидел Тарика — тот стоял выше по лестнице и, кривясь, потирал горло. Аль-Амин увидел, что у нерегиля с шеей, и вздрогнул. Белую кожу пересекала красная полоса — словно кто-то придавил тетивой или веревкой. Еще раз вздрогнув, Мухаммад вспомнил книгу старого астролога: Клятва нерегиля в мире второго зрения выглядит как удавка. Видно, Тарик кинулся на него, а клятва оттащила…
— И поделом! Поделом тебе! — пискнул аль-Амин, грозясь пальцем.
Он, конечно, хотел грозно прикрикнуть — но почему-то вышло только пискнуть.
Тарик опустил руки, склонил голову к плечу и нехорошо прищурился.
— Даже не думай! — слабо вскрикнул Мухаммад.
Тут со стороны улицы донеслось длинное, низкое ржание. И стук копыт.
Волоча по земле поводья вместе с кустом, на площадь вышел Гюлькар. Следом выступила Мухаммадова рыжая.
Где-то слева, в мертвой, забитой песком арке фасада, что-то зашуршало.
Аль-Амин оцепенел. Ему не нужно было смотреть в ту сторону — он и так знал, что это.
В чернильной тени шевелился мрак. Чешуйчато взблескивающее, холодное тело, сворачивающееся кольцами. Отзывающийся мурашками ужас полз от пяток к груди. Дыхание замирало, придавленное влажной тяжестью страха.
— Мма-мааа… — стуча зубами, выдохнул Мухаммад.
Тарик медленно-медленно повернул голову в сторону арки.
Аль-Амин тоже глянул — и увидел длинную бугристую морду.
Мысли схлынули из головы, оставив лишь последние, нерассуждающие желания. Мухаммад взвыл и на четвереньках пополз к нерегилю:
— Тарик… Тарик… спаси меня…
Судорожно обтирая лоб и уже ничего не соображая — оглянуться он уже не мог, просто не мог — аль-Амин переполз на ступеньку и теребил нерегилю рукав:
— Я больше не бу-ууду, не бу-ууду, только спаси меня, ааааа…
Цикады стрекотали, лошади безмятежно обгладывали куст, холодное присутствие за спиной нарастало. Как в страшном сне, он не мог ни двинуться, ни обернуться.
Нерегиль смотрел на него сверху вниз, все так же щурясь, тяжело дыша и странно покашливая.
— Тари-ииик… прости меня-ааа… только спаси-иии…
Шорох. Еще шорох. Что-то волочилось по песку, скакали по плитам мелкие камушки.
— Хорошо. Я прощаю тебя, — выдавил нерегиль.
