равнодушно, без какой-либо ненависти. Они просто были очень голодны…
И я тоже был голоден. Тогда как раз начинало холодать. Листва опадала, яблок уже не осталось. Но и сторожа не было в живых. И никого из жителей дома тоже. Но я знал, что в доме были кладовые. Когда опустилась ночь, я решился забраться в дом и поискать еды, пока всю ее не растащили и не съели мятежники.
Мне повезло — точнее, мне показалось, что повезло. Я отыскал ключи от подвала, о котором не знали бунтовщики-северяне. Я ел и не мог наесться. Все было так вкусно, так много… Я думал, что умру от счастья. Но когда я наконец обожрался до отвала, выяснилось, что умирать мне придется совсем иначе. Когда я попытался выйти из подвала, меня сразу схватили. Оказалось, что в доме уже хозяйничают накхи.
Я не слышал, как они пришли. Впрочем, кто и когда слышал, как приходят накхи? Когда рассвело, в дом начали сгонять пойманных бунтовщиков — избитых, но все еще живых. Накхи овладели городом с той же легкостью, с какой я срывал яблоко с ветки. Мятежники пробовали запирать ворота, стрелять со стен — не помогло. Те, кто пытался сопротивляться, полегли на месте. Остальных вязали и тащили к маханвиру, который привел отряд. Тот задавал какие-то вопросы, потом выносил приговор.
Одним быстро рубили головы. Других пытали — как-то очень обыденно, будто не испытывая при этом ничего, кроме скуки. Помню одного бородача — кажется, прежде он был солдатом или стражем. Ему на лоб надели веревку с узлами, в петли вставили палку и начали поворачивать. Тот ужасно кричал — а маханвир все задавал вопросы да помахивал рукой, чтобы поворачивали дальше деревянный ворот…
— Ты видел это сам? — недоверчиво спросил повар.
— Да — я стоял на коленях там, в стенающей толпе, ожидая своей очереди умереть. Потом меня тоже приволокли к маханвиру…
— И как же ты спасся? Ты же говоришь, они казнили всех?
— Так и было. В тот час меня спас цвет моих волос.
— Как это?
— Бунтовщики все как один были темноволосы. Увидев меня, маханвир нахмурился и спросил, кто я такой и что тут делаю. Я сознался, что залез в дом, потому что был голоден. Но сказал, что я не мятежник и что живу в городе уже давно… Накх прервал меня, велел запереть в подвале и сказал, что разберется со мной позже.
Я пытался вылезти через малюсенькое слуховое окошко под самым потолком моего подвала, однако, хотя тогда я был еще мельче и худее, чем сейчас, пролезть сквозь оконце мне не удалось. Зато я увидел, как к дому подъехала богатая колесница. Из нее вышел важный человек в жреческом одеянии. Это был Тулум, хотя тогда я этого еще не знал. Его сопровождали воины храмовой стражи.
— Что же занесло в этакую даль верховного жреца? — удивился повар.
— В Майхоре нашлось много такого, что ему весьма пригодилось, — усмехнувшись, ответил Хаста. — В первую очередь — древние свитки из местных храмов. Мятежники разжигали ими костры… Я увидел, как Тулум идет от колесницы к дому, и понял, что это моя надежда на спасение. Да, я не был мятежником — но в глазах маханвира я видел свою смерть. Ожидать от него милосердия было все равно что упрашивать саблезубца отдать свою добычу. Мне во что бы то ни стало следовало попасться на глаза Тулуму. Я стал колотить ручонками в дверь, крича, что мне нужно сообщить маханвиру что-то очень важное. Через некоторое время один из накхов отпер дверь, однако меня не увидел.
— Как — не увидел? — захлопал глазами повар.
Хаста усмехнулся, провел рукой над котлом, и в его руке сам собой оказался кусок мяса из похлебки.
— Вот так.
Повар невольно сложил пальцы в знак, отвращающий порчу. Хаста довольно хихикнул и продолжил:
— Накх смотрел между бочек, горшков, заглядывал в корзины, но меня не было. Я будто сквозь землю провалился! Тогда он помчался к своему начальнику. Лишь только он распахнул дверь в зал, я плюхнулся под ноги верховному жрецу, который как раз разговаривал с маханвиром.
— Постой, постой! Но откуда ты взялся? И куда ты пропал?
— Никуда. Все это время я был у сторожа за спиной.
— Ты был за спиной у накха и он тебя не заметил?!
— Так и есть.
Повар чуть опасливо поглядел на жреца и скривился:
— Такого не может быть.
— Может, и так. Тебе лучше спросить об этом у Тулума. А в тот миг я рухнул к его ногам, моля о защите.
Повар покачал головой:
— Не будь ты жрецом, я бы сказал, что весь твой рассказ — сплошные выдумки. Однако из почтения к твоему сану скажу иначе — ты дурачишь меня.
— Не хочешь — не верь.
— А может, ты попросту отвел ему глаза?
— Исварха не одобряет чародейство…
— Кроме того, что творится его именем, — дерзко заметил повар.
Огнехранитель пожал плечами и отвернулся от него, высматривая в котле еще какие-нибудь вкусные кусочки.
— Ладно, ладно. Что было дальше?
— Да что было? Накх велел меня схватить, но Тулум осведомился, в чем дело. Узнав, что я не один из мятежников, он спросил, что я делал в Майхоре. Я честно признался, что бродяжничал и воровал еду. Маханвир был крайне раздосадован моим побегом. Он хотел отсечь мне голову, говоря, что хоть я и не мятежник, но маленький воришка с годами вырастает в большого грабителя и лучше казнить меня без промедления, чтобы искоренить будущее зло.
— Однако же не казнил, — подтверждая явное, сказал повар.
— Не стану утверждать обратное. Тулум заявил накху, что, поскольку я от того сбежал и обратился к нему за защитой, теперь он волен карать или не карать меня. Маханвир согласился, хоть и без особой радости. Так я и оказался в услужении у Тулума. А потом и среди его учеников. Но это уже другая история… А сейчас у тебя закипает похлебка. Смотри, как бы не сбежала через край!
Повар всплеснул руками и побежал спасать свое варево.
— Прошу, прикажи мохначам снять котел с огня! — обратился он к Хасте. — Ты так ловко с ними болтаешь, это просто поразительно. Ты им не родня? Шучу, шучу! Главный ловчий Дакша уж сколько лет водит охотников на Холодную Спину, а и десятка слов на их языке не выучил — не дается он ариям…
— Я не из ариев, если ты об этом, — безразлично ответил Хаста.
— Да я и сам вижу, — покосился повар на его
