— Ну говори… — рыкнул Корбин, сверху вниз глядя на того, кого еще недавно считал другом.
— Сядь. Мы не вчера знакомы. Совсем ты, наемник, одичал в своей берлоге. А я в своей лаборатории. И мы с тобой — два идиота.
— А кто второй? — нахально поинтересовался граф, все же сев на край кресла и не спуская все еще злых глаз с Прима.
— Я! — Очень лаконичный ответ, черт подери! — А первый — ты. Это ведь ты первый решил по описи жениться. А потом передумал. Передумал ведь? Так. Значит, формально, Джуня не твоя невеста. И даже в категорию твоих «баб» никак не попадает. Моя совесть чиста.
— Какая она тебе Джуня, кобель великовозрастный? — ворчливо отозвался Корбин. Он уже остыл и сам понимал, что причин набрасываться на Прима с обвинениями, если рассуждать логически, у него не было. А его собственные эмоции были его собственными эмоциями, и отвечать за них придется ему одному. Только самому себе признаваться в этом почему-то не хотелось.
— Я ОЧЕНЬ хорошо к ней отношусь. Отцу она как дочь. Ты же знаешь, как он всегда хотел дочь, а рожали ему только сыновей. И кроме меня — ни одного с даром. Так вот, взвесив все за и против, я пришел к выводу, что нас связывает очень многое и она могла бы стать мне прекрасной женой и матерью моих детей, но… Ты представляешь, она меня отшила!
— Отшила? — недоверчиво переспросил граф. — Не очень-то похоже на правду, исходя из того, что я успел услышать.
— Ты бы остался тогда и дослушал все до конца…
— До конца? Ну давай, рассказывай. Так и быть, поверю на слово — все равно записать разговор ты не догадался.
Выслушав почти дословный пересказ разговора Прима со своей несостоявшейся невестой, Корбин молчал не меньше минуты, переваривая услышанное. Не найдя логических нестыковок, он зло фыркнул, а затем выдал свой неутешительный вердикт:
— Сопля зеленая, крестьянка неотесанная, а туда же, такими женихами разбрасывается. Графья ей не подходят, ученых не надо… Любовь ей подавай…
— При чем тут возраст? Она во всем права! Мы с тобой оба хотели наследников и оба не принимали в расчет чувства тех, с кем нам придется провести долгие годы под одной крышей. Не станет ли такая продуманная и логически выверенная семейная жизнь общей клеткой для двух чужих друг для друга людей? Кстати, о моих чувствах… Я люблю ее… как сестру. И тебе придется с этим считаться, когда захочешь ее еще раз обозвать, — голос Прима, и без того хриплый после корбиновской хватки, обрел угрожающие нотки.
— Черт с тобой, брат… Не обижу, не боись. Я, конечно, сволочь, но не настолько, — Корбин сидел ссутулившись и избегал смотреть в глаза другу. — Выпьем?
— Давай, — заулыбался Прим. — А то ты мне проставу задолжал, а у меня все в книжечке записано…
Час спустя два великовозрастных драчуна сидели у стола и пили. Точнее, они сидели у обломков стола — ножки его не выдержали веса Корбина и просто отломились. Корбин, впрочем, не переживал — со сноровкой, выдающей немалый опыт в обустройстве походного быта, он расположил треснувшую, но не развалившуюся окончательно столешницу на двух поставленных рядом табуретах. Сверху на нее граф водрузил бутылку мутного крестьянского самогона, крепкого и ядреного, хлеб, сало, лук, чеснок, соленые огурцы, заморский фрукт-лимон, еще что-то, что нашлось в стоящем тут же огромном холодильном шкафу, температура в котором поддерживалась с помощью примитивной бытовой магии. Увы, более тонкая закуска, равно как и вино, были безвозвратно утеряны во время драки, но особых изысков, в принципе, никому и не хотелось. Двум мужикам, как это часто бывает, хотелось одного — нажраться, и им это удалось.
— Т-ты меня прости, — заплетающимся голосом неизвестно в который раз говорил Корбин. — Я ж-же не знал… Я в-ведь и вп-прямь с-собственник. Н-ну, не х-хотел я т-тебя так…
— Ыгы…
Прим, глядя на красное то ли от жары, то ли от самогонки, то ли от раскаяния лицо Корбина, отвечал ему в том же ключе. Нет, он мог бы пить не пьянея. И Корбин мог — заклинания, в принципе, несложные… Но они хотели напиться — и напились, как свиньи. Или как сдавшие экзамены студенты.
— Г-говоришь, стажир-роваться хочет?
— У-угу…
— Б-будет ей с-стажир-ровка…
— Н-не надо…
— По-очему?
— Науч-чишь на свою г-голову — т-тебя ж-же пот-том и шандар-рахнет…
— А дав-вай я ей катану под-дарю? Настоящую. Н-не то бар-рахло, что она с соб-бой таскает. Чес-слово, у м-меня в коллекции ес-сть…
— Вот кат-тан-ной и ш-шандарахнет…
— Не, я б-быс-стро бег-гаю…
И пьяный смех.
Самое интересное, что с самогону мысли у обоих путались преизрядно, языки заплетались, зато ноги ходили вполне уверенно, а когда градус зашкалило, обоих потянуло на подвиги. Мысли, правда, все равно были какие-то не такие… Путаные были мысли, и логика в них не прослеживалась даже под увеличительным стеклом. Зато речь почему-то начала восстанавливаться. Словом, после второй бутыли наступил тот самый момент, который привычные к такому северяне называют странным словом «недоперепил».
— А хочешь, я тебе Шлипентайн подарю? Вот хочешь? Бери, мне не жалко…
— Зачем мне это? И папа не одобрит… Ты же говорил, там наследник какой-то есть?
— Да есть там что-то такое чахлое. Дуба даст скоро, говорят. Хочешь, покажу?
— А ты сам-то видел?
— Нет. Ну вот и сам посмотрю. Пошли?
— А пошли. Это куда?
— А хрен знает. На карте — вон та деревня. Сейчас векторы прикину…
— Не надо!
— Поздно.
И вновь пьяный смех.
Та ночь жителям маленькой деревушки Верхние Топи, что на западной окраине Шлипентайна, запомнилась надолго. Вначале посреди главной (и единственной) площади деревни вспыхнуло завораживающее глаз сияние, переливающееся всеми цветами радуги и осветившее деревню так, что видно было каждый камушек на земле. Потом сияние сконцентрировалось в сферу высотой в два человеческих роста, сфера сплющилась в стоящий на ребре мерцающий блин, в центре блина открылся темный провал, и из него, пошатываясь, то ли вышли, то ли вывалились два человека. Позже Корбин признавался, что ни до этого, ни после у него не получалось так точно наведенного да еще и такого красочного портала. А ведь никаких расчетов — можно сказать, просто наугад ткнул.
Щелчком пальцев заставив портал погаснуть, Корбин, покачиваясь, зашагал в сторону то ли небольшого и небогатого особняка, то ли большого, но тоже небогатого крестьянского дома, единственным отличием которого от остальных домов был высокий и глухой бревенчатый забор, окружающий обширное подворье. Прим, поддерживая его и держась, чтобы не упасть самому, шагал рядом. Вот так вот, вихляющей походкой, от дерева к дереву, да еще и в полной темноте, чертыхаясь, полные решимости завершить начатое, они и двигались к цели.
