Стоя на подгибающихся ногах и выводя пальцем затейливый узор на цветном, запотевшем кафеле, я позволила воде смыть с тела грязь и усталость. Глаза сами собой закрывались, сознание уплывало в горьковатую дымку. Остающийся на губах привкус ржавчины и соды уносил даже воспоминания о жалком пиршестве у пруда.
А мысли так и крутились. Хихикнув, я с большим трудом выбралась наружу и, оставляя мокрые следы, прошлепала на кухню. На миг мне стало даже прохладно, тонкие струйки, стекающие с волос, остужали спину, испаряясь, правда, едва ли не раньше, чем падали на пол.
Заглянув в холодильник, вытянула мясо, откромсала кусок тупым ножом, и, в сильнейшем раздражении не став даже обжаривать, забросила в рот. Сосущее чувство в животе немного отступило. Одно только плохо: ничего толкового я не придумала. Попытка логически вычислить, кто навестил Марину и ее мать, провалилась. Кому это было нужно? Не знаю, данных не хватает. Вот только… кто знал, что я там буду?
Висс, Ирни. Еще кто-то? Я говорила достаточно громко. Любой мог услышать. Возможно, тот, кто не слышал моего заявления о намерении присмотреть за родственниками двух жертв, и отправился подчищать следы. А может, плюнул на мое присутствие. Что может оборотень-полукровка противопоставить Тьме? Ничего. Или это был кто-то, не присутствовавший на собрании конклава.
Какое разнообразие вариантов, разрази их демоны!
Но одного человека надо проверить. Мага Свертхальде, который этой ночью проводил некий ритуал. А вычеркнуть — следователя Висса. Ему явно не до того. Наверное. Эх, сплошное расстройство.
Встав, я аккуратно, держась за стену, прошла в комнату и свалилась на кровать рядом с гостьей. В сумрачной дреме подгребла под бок теплое тело, вдохнула легкий аромат укрывающей ее магии и провалилась в сон.
Густая, как патока, темная тень медленно наползала на ночной город. Один за другим гасли огоньки фонарей, замирали звуки, тяжелое полотно накрывало дома, сжимало в петле оцепенения. Воздух густел и застывал неподвижными липкими комьями, кольцо душного сумрака неторопливо и неотвратимо сужалось…
Из тягучего, затягивающего в грязное болото бессознательного сна меня выкинуло ощущение опасности. Замерев, не дыша и не открывая глаз, я прислушалась. Живая умиротворенная тишина в доме, по улице проносятся машины, из парка доносятся веселые крики детей. Почему же мне страшно? Попытавшись глотнуть воздуха, я захлебнулась невидимой пылью. Руки свело болезненной судорогой. Неудержимо кашляя, я стиснула свернувшуюся под боком девушку, на коже которой мерцали синеватые полоски, и, резко оттолкнув ее в сторону, скатилась вниз.
Грудь словно веревками перетянуло, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Горячий воздух припекал кожу, а комната, пронизанная лучами солнца, походила на разогретую духовку.
Девушка на кровати беспокойно завозилась и застонала, шаря руками по смятым простыням. Ее защитный полог медленно угасал. А я озиралась, сидя на корточках и остервенело вцепившись когтями в пол. Почему мне кажется, что вокруг нас смыкается удушающее кольцо? Кольцо магического поиска… Я почти вижу отвратительные веревки, змеящиеся в пространстве, тщательно принюхивающиеся.
Вскочив, я скользнула на кровать и затрясла девицу:
— Вставай, надо убираться отсюда!
Та выдохнула, резко распахивая глаза, и подавилась криком, когда я зажала ей рот. Потянув Марину вверх, я мимолетно осмотрела испятнанное синяками тело.
— Что? — яростно растирая опухшие глаза, спросила девушка.
— Подъем, в душ, есть и отправляемся по делам…
И замерла, не закончив излагать обширные планы. В комнате будто свет погасили, накинув густую серую кисею тумана. Солнце поблекло, притухли витающие нити следов. Сверху посыпался мелкий черный снег, мельтеша перед глазами горячей, обдирающей кожу вьюгой. Я взглянула на потолок. По позвоночнику как ледяным ветром просквозило, тонкие белые шрамы на руках налились тускловатым сиянием, запульсировали неровной ноющей болью.
На белой штукатурке одна за другой появлялись новые и новые трещинки, стремительно складываясь в неровный, махрящийся в разные стороны короткими отрезками рисунок. Бесконечная спираль, сворачивающаяся сама в себя, то ли спускающаяся вниз, то ли буравящая потолки.
Вытолкав за дверь мятую со сна, не осознающую происходящего Марину, я замерла в проеме, вцепившись в косяк. Под побелевшими пальцами затрещало дерево. Это — магия. Только поэтому я и вижу, что происходит. Но смогу ли противостоять?
Что делать? Что делать? Что делать?..
И что это вообще за штука? Поисковые заклинания выглядят не так…
Паники не было, да и страх казался каким-то отстраненным, искусственным, далеким, как солнце. Опасным, угрожающим, но недостижимым. А вот ноющая боль, скручивающая мышцы, вбрасывала в реальность, не давая провалиться в опасное равнодушие.
Почему-то из мешанины воспоминаний и предположений, путаным клубком вертящихся в голове, вынырнули строчки старой песни, услышанной когда-то по радио. Я помню.
Это что? Да это стук по крыше,
Это то, что никому не слышно,
Это голос высокой травы
С той стороны.
Точно! С той стороны! Где бы эта сторона ни находилась… Раз отзывается отпечаток силы, оставленный на мне давешним демоном. Я посмотрела на свои руки. Морозный узор шрамов налился краснотой, казалось, вот-вот истончившаяся кожа прорвется и хлынет кровь.
И по крыше, то есть по потолку, что-то стучит. Сыпется штукатурка, оседая белым пыльным саваном на постельное белье, чернота все резче и сильнее закручивается, затягивая взгляд.
За спиной суетится Марина, пытаясь пролезть под рукой:
— Что там? Что происходит? Мне плохо и страшно, пусти, я посмотрю! — В неожиданно мелодичном голосе послышался иррациональный ужас.
Если страшно, то зачем лезть?
— С-стоять, — просипела я, облизывая пересохшие губы. И попятилась, понимая, что узор на потолке начал обретать объем. Шаг, другой, и ноги перестают слушаться, замирая каменными неподъемными столбами.
Почему я не могу сделать еще шаг, просто уйти, сбежать, пока удавка черной мохнатой веревкой не затянулась на шее? Не пускает!
Я еще раз дернулась назад, пережив мгновенный приступ ослепляющей паники. И взгляда не отвести. Я раскинула руки и вернулась в дверной проем. Ну ладно, ладно…
Глубоко вздохнув, нашла в груди еле тлеющий огонек ярости. Если не могу сбежать, то буду смотреть и запоминать, и, даю слово, потом, когда наконец созреет и вырвется на волю это непонятное нечто, я найду наводчика и убью его. Горячие, чистые, как родник, эмоции гоняли по сосудам кровь, сердце заходилось от боли, гулко отдавался в висках пульс. Я еще отыграюсь!
