— Прекрасно выглядишь. По-моему, ты похудела.
— Разве это не один из симптомов?
Они пробрались через старый гончарный сарай и вышли на заросший задний двор, который давно пора было косить. Сначала здесь буйствовали нарциссы, теперь разрослись ползучие сорняки. Поганые грибы, коричневые шарики, наполненные природой и лекарственными, и ядовитыми, и наркотическими веществами, материализовались этим влажным летом в низких сырых местах заброшенной лужайки. Даже сейчас вдали из облачной мантии опустились хвосты, бегущие клочки туч означали, что где-то уже идет дождь. Запущенный участок за разрушенной каменной стеной сам превратился в стену из сорняков и плетей лесной малины. Александра знала о шиповнике и надела рваные мужские джинсы; на Сьюки же под плащом была надета красновато-коричневая юбка из полосатого индийского льна и каштанового цвета блузка с оборками, а на ногах босоножки цвета бычьей крови, на каблуках.
— Ты слишком хорошо одета, — сказала Александра. — Иди в кладовку и найди там грязные резиновые сапоги, они где-то рядом с вилами. По крайней мере, спасешь туфли и ноги. И захвати секатор, тот, что с длинными ручками, у которого добавочный шарнир. В самом деле, почему бы тебе не принести секатор и не остаться здесь, во дворе? Ты человек городской, да и свою красивую льняную юбку можешь порвать.
— Нет, нет, — сказала верная Сьюки. — Мне даже любопытно. Это как искать пасхальное яйцо.
Когда Сьюки вернулась, Александра стояла точно на том месте, которое запомнила, и показывала, как она зашвырнула заговоренную куклу, чтобы навсегда от нее избавиться. Подруги пошли по воде, выстригая ветки и морщась от боли по мере продвижения в глубь этого дикого места, где добрая сотня всевозможных растений сражалась друг с другом за солнце и воду, двуокись углерода и азот. Участок казался небольшим и однородным, зеленым и топким, если смотреть с заднего двора, но когда они пришли сюда, то увидели смешанные джунгли, беспорядочное нагромождение стволов и листвы, неумолимое разрушение протеиновых цепочек, ведь природа не только стремилась пробиться наружу корнями, растениями и побегами, но и привлечь насекомых и птиц пыльцой и семенами. Иногда они ступали в грязь, иногда спотыкались о кочки, со временем выросшие из сплетенных корней травы. Шипы кололи глаза и руки; из-за покрова мертвых листьев и стеблей не было видно земли. Дойдя до места, где, как полагала Александра, приземлилась завернутая в фольгу кукла, они со Сьюки низко нагнулись, окунувшись в странное растительное тепло. У самой земли роились, покалывая, мошки, было душно, ветки и усики растений тянулись из тени, ловя крупицы солнца и пространства.
Сьюки, найдя что-то, закричала от радости; но то, что она выковыряла из земли, оказалось долго пролежавшим в земле древним мячиком для гольфа, раскрашенным по-старинному в клетку. Какое-то химическое вещество из болота окрасило его нижнюю половину в цвет ржавчины.
— Черт, — ругнулась Сьюки. — Интересно, как он сюда попал, на целые мили вокруг нет поля для игры в гольф. — Монти Ружмонт, конечно, был настоящим любителем гольфа, он терпеть не мог присутствия женщин на игре, с их неожиданным смехом, их экипировкой пастельных тонов, в фарватере перед ним или где-нибудь в клубном раю. Найдя этот мячик, Сьюки словно повстречалась с частицей бывшего мужа, с посланием с того света. Она сунула сувенир в карман плаща.
— Может, упал с самолета, — предположила Александра.
Их обнаружили комары, они гудели и впивались в щеки, шею. Сьюки то и дело размахивала перед лицом рукой и протестующе бормотала:
— Даже если мы ее найдем, почему, ты думаешь, что сможем что-нибудь изменить?
— Нужно соблюдать формальности. Я кое-что заговорила. Ты сделаешь обратный заговор. Мы вынем булавки и переплавим воск, превратим Дженни опять в свечу. Нам надо вспомнить, что мы сказали тогда вечером, и произнести все задом наперед.
— Все эти священные имена, это невозможно. Я не смогу вспомнить и половины из сказанного.
— В решающий момент Джейн сказала: «Умри», а ты сказала: «Прими это» — и захихикала.
— Правда? Должно быть, мы увлеклись.
Низко припадая к земле, защищая глаза, шаг за шагом они исследовали заросли, пытаясь по блеску отыскать фольгу. Сьюки уже поцарапала ноги выше резиновых сапог, ее красивый новый плащ «лондонский туман» был подоткнут, а водонепроницаемые тонкие нитки на нем порвались. Она сказала:
— Готова поспорить, что она застряла где-то в этих треклятых колючих кустах.
Чем больше раздражалась Сьюки, тем более материнским тоном говорила Александра.
— Очень может быть, — говорила она. — Сверток оказался сверхъестественно легким, когда я его бросила. Так и поплыл по воздуху.
— Зачем было вообще зашвыривать его сюда? Что за истерическая выходка!
— Я рассказывала тебе, что поговорила с Дженни по телефону и она просила меня спасти ее. Я почувствовала себя виноватой. Я испугалась.
— Чего ты испугалась, дорогая?
— Ну, знаешь. Смерти.
— Но это же не твоя смерть.
— Любая смерть и твоя тоже. Последние несколько недель я испытываю те же симптомы, что и Дженни.
— Ты всегда боялась рака. — В раздражении Сьюки щелкала длинным секатором, колючие стебли докучавшего ей кустарника с круглыми листьями тянули за плащ, ранили запястья. — Черт. Мертвая белка, вся ссохлась. Да здесь настоящая свалка. Неужели нельзя было найти эту проклятую куклу твоим вторым зрением? Неужели нельзя заставить ее, как это называется, левитировать?
— Я старалась, но не смогла получить сигнала. Может быть, алюминиевая фольга мешает излучению?
— Может быть. Несколько раз за последнее время я пыталась вызвать солнце, в этой слякоти я чувствую себя личинкой; но все равно шел дождь.
Сьюки, прокладывая дорогу, все больше раздражалась.
— А Джейн сама левитировала.
— Это Джейн. Она становится очень сильной. Но ты слышала, она ведь сказала, что не хочет нарушать этого заклинания, ей нравится, как все идет.
— Интересно, не ошибаешься ли ты, говоря, что зашвырнула сверток так далеко? Монти часто жаловался на то, что игроки в гольф ищут свои мячи гораздо дальше того места, где они лежат. Некоторые по несколько миль отмахивали.
— Но сверток и в самом деле полетел.
— Ну, тогда ты продолжай, а я немного отойду назад. Боже, проклятые колючки. Как я их ненавижу. В самом деле, что от них толку?
— Ими питаются птицы. И грызуны, и скунсы.
— Ох, здорово.
— Некоторые кусты, как я заметила, не малина, а шиповник. Когда мы с Оззи впервые приехали в Иствик, я каждую осень готовила желе из плодов шиповника.
— Вы с Оззи были просто душки.
— Да, трогательная парочка. Я была такая хозяйка. Нужно быть святой, чтобы все это делать. Знаю, тебе надоело, можешь бросить.
— Не такая уж я святая, правда. Может, я тоже боюсь. Вот оно, во всяком случае, похоже.
Прозвучало это не так взволнованно, как только что, когда Сьюки наткнулась на мячик. У Александры было ощущение, что нечто значительное и жестокое в космосе решительно ей противится, она с трудом пробралась к тому месту, где стояла подруга. Сьюки не тронула свертка. Он лежал на относительно открытом месте, на солоноватом участке, заросшем по краям морским молочаем; несколько хрупких белых цветков красовались в тени джунглей. Наклонившись, чтобы коснуться измятой упаковки — от непогоды за те несколько месяцев, что она пролежала там, она поблекла, хотя и не стала ржавого цвета, — Александра увидела, что она облеплена влажной темной почвой, по которой ползали крошечные клещи. Красноватые крапинки собрались вокруг, как железные опилки вокруг магнита, стремительно носясь по собственным террасам жизни в своем крошечном мирке, на несколько порядков ниже ее собственного. Александра заставила себя сначала дотронуться до заклятого предмета — этой дьявольской печеной картофелины, а потом поднять. Он оказался невесомым и внутри что-то шуршало. Она осторожно отогнула край полой фольги. Булавки внутри поржавели. Воск, из которого было вылеплено маленькое подобие Дженни, совершенно исчез.
— Животный жир, — произнесла наконец Сьюки, не дождавшись, что скажет Александра. — Какая-то банда песчаных блох решила, что это вкусно, и слопала все или скормила своему потомству. Смотри: остались волоски. Помнишь, те короткие волоски? Вот почему волосы засоряют раковины, они не разрушаются, как и бутылки «клоракс». Когда-нибудь в мире, детка, не останется ничего, кроме волос и бутылок «клоракс».
— Ничего. И свечной двойник Дженни превратился в ничто.
Капли дождя укололи их лица булавками теперь, когда обе женщины стояли выпрямившись среди зарослей куманики. Такие острые микроскопические первые капли предвещают сильный дождь, ливень. Все небо посерело, только на западе низко над горизонтом голубела тонкая полоска, так далеко, что, возможно, это ясное небо было уже за пределами Род-Айленда.
