Я горестно вздохнул.
— У меня как-то само так получается, — сказал я упавшим голосом. — Везде эти посудные лавки, очень тесные, а у меня грация мудрого и рассудительного слона!..
— И что дальше? — спросил отец Ансельм.
— Они сами напали, — сказал я защищаясь. — Я их как бы и не трогал даже пальцем!.. А они напали. Я вынужден был защищаться, и потому гнался за ними до самого их дворца Темного Властелина… я даже, признаюсь, обрадовался малость: наконец-то Темный Властелин! Только и слышал, как все с ним борются, но что-то он все жив и жив, даже не догадывается, что с ним борются. Согласен-согласен, я больше по удаче, чем по уму и доблести, сумел проникнуть в тот Темный Мир. Мало того, я спер там корону Повелителя их мира…
Отец Велезариус дернулся, посмотрел на меня дикими глазами, потом на аббата.
— Разве такое возможно?
— Видимо, — ответил тот скрипучим голосом, — Господь зачем-то такое допустил. Зачем? Вряд ли узнаем…
— Тогда что?
Аббат сказал тихо:
— Как я понимаю, брат паладин… вы сумели как-то…
— Воздержаться? — спросил я. — С трудом. Руки иногда сами, так бы и обрубил! Было такое, вытащил из мешка и уже почти-почти опустил себе на дурную голову… Даже не знаю, чего мне стоило удержаться и положить обратно.
— Даже у самого стойкого, — сказал аббат, — бывают минуты, а то и дни упадка, душевной усталости. Вдруг начинает казаться, что все делаешь не так…
Отец Велезарий сказал с ужасом:
— И тогда он вытащит корону… и уже не вернет обратно!
Аббат кивнул.
— И станет воплощением Зла на земле.
Отец Ансельм проговорил с подозрением в голосе:
— Не это ли готовят падшие ангелы уже там в аду? Они там не успокаиваются, как мы все думаем. Дескать, победили, теперь они там навеки и уже смирились! Не удался прямой вызов Господу, так пробуют восстать через человека, созданного самим же Творцом?
Аббат пробормотал:
— Неисповедимы пути Господа. Возможно, Он понимает, что брат паладин все же наденет корону Темного Мира… и потому наслал Маркус, чтобы люди увидели, от чего Господь очищает землю…
— Эх, — сказал отец Велезарий с досадой, — почему Он просто не заберет у брата паладина ту корону?
— Не может, — пояснил аббат. — Все века дурачки дразнили христиан: если Бог всемогущ, но может ли создать такой камень, который не сможет поднять?.. Так вот этот камень — свобода воли человека. Господь ее дал человеку и не отменит, ибо свобода воли — краеугольный камень его творения.
— Жаль, — пробормотал отец Ансельм сурово. — Когда смотрю на брата паладина… скажу честно, меньше всего хотелось бы, чтобы судьба мира оказалась в его руках хотя бы на мгновение.
Аббат медленно пошевелился в кресле. Я замер, он посмотрел прямо на меня, и в его лице было что-то очень страшное. Верхние веки, тяжелые, как само небо, поднялись, я вздрогнул от прямого взгляда в упор.
— Полагаю, — произнес он ровным голосом, — нам стоит взглянуть на корону, созданную для такой чудовищной цели…
Отец Велезарий вскрикнул испуганно:
— Но как же…
— Втроем, — прервал аббат, — сможем удержать брата паладина… если он не совладает с искушением… Не так ли, отец Ансельм?
Тот подумал, вздохнул.
— Надеюсь. Но я бы на всякий случай пригласил и отца Ромуальда.
Аббат сказал устало:
— Согласен. Брат паладин, покажи нам ту черную корону.
— Она в сумке, — сказал я торопливо, — сейчас сбегаю…
— Не торопись, — ответил он. — А мы пока отыщем отца Ромуальда.
Через несколько минут я снова предстал перед ними с объемистой кожаной сумкой, где храню самые ценные и негабаритные вещи, от самых мелких, как зерна Гугол, или средних вроде клетки с меняющимися размерами, где все еще томится пленник, до этой короны, что занимает треть пространства.
Отец Ромуальд уже в комнате, все четверо сразу вперили взгляды в сумку, а отец Бенедерий сказал строгим ясным голосом:
— Брат паладин… прочти молитву, очисть свою душу и… с мыслью о Господе достань корону.
Я закрыл глаза, вспоминая с трепетом и холодом в груди, как прорывался с окровавленным мечом в руке к трону, где на сиденье черная корона Повелителя Двух Миров. Тогда мне казалось, что она вся черная, за исключением одного-единственного горящего диким огнем рубина, но наяву обод весь усеян впритык черными бриллиантами, а рубин зловеще горит в том месте, что над лбом. Бриллианты, как понимаю, либо не бриллианты вовсе, либо не только бриллианты, как и этот зловещий рубин…
Словно с другого континента донесся искаженный голос, в котором я с трудом узнал голос аббата:
— Брат паладин… пора…
Я расстегнул ремни, волна сладкого ужаса прокатилась по телу еще до того, как пальцы коснулись короны. В кончики стрельнул мучительно острый, отвратительно приятный холод. Задержав дыхание, я ухватил за обод и потащил наружу, и снова то странное ощущение, словно в руке горный хребет, а то и вся тяжесть Земли, и в то же время у меня на ладони абсолютно невесомая вещь.
Аббат напрягся, отец Велезариус вскрикнул в ужасе, а отец Ансельм закрыл глаза ладонью и присел, втянув голову в плечи. Только Ромуальд попытался сделать шаг в мою сторону, но его отшвырнуло к стене.
— Нет, — услышал я слабый голос потрясенного аббата, — это слишком для нас… брат паладин… положи обратно… сейчас же!
Последние слова он почти выкрикнул, ибо мои руки сами по себе поднимают корону выше и выше, пока не оказались на уровне головы.
— Верни обратно, — проговорил аббат хриплым голосом. — Верни… мир погибнет…
— Нет, — прорычал я, могучее и никогда не испытываемое наслаждение тугими волнами идет от кончиков пальцев, прокатывается по телу и наполняет все мое существо мрачным ликованием. — Нет… Это мое!
Отец Велезарий беззвучно открывал рот, но неведомая сила прижимает его к полу, где уже распростерся, словно лишенный костей, отец Ансельм.
— Клянусь, — донесся сквозь грохот кипящей в моих жилах крови голос аббата, — завтра ты возложишь на себя корону… Потерпи… и позволь приготовить торжество…
— Зачем это мне, — проревел я так мошно, что погасли свечи, а по келье пронесся ледяной ветер, — когда я уже сам…
Ладони с короной пошли вниз, я чувствовал неизъяснимое древнее наслаждение и предчувствовал сладостный момент, когда обруч плотно сядет на голову, и вся мощь и власть Повелителя Двух Миров войдет в меня и наполнит восхитительным счастьем всеобщего разрушения…
Я не услышал рычания и не увидел стремительно мелькнувшего тела, но острая боль заставила вскрикнуть. Я упал, подмятый чудовищно сильным зверем, что вжал меня в пол и тянется острыми клыками к моему горлу.
