Зато в этом мире стало на одну Светлану Смирнову меньше.
На собственных похоронах появляться не хотела. Да и зачем смотреть на пустой заколоченный ящик и скорбные лица?
Лишь отец и мама знали, что я жива. Они-то и помогли мне начать новую жизнь, они оказались рядом, когда весь мир был против.
Горько усмехнулась. И правда, против. Я оказалась права в одном: дело о маньяке постарались замять. То, что Распределитель устранял свои ошибки, огласке не предали. Мама, которая присутствовала на закрытом магическом суде как причастная (все же ее дочь похитили), рассказала, что по официальной версии «творец судеб» действовал, руководствуясь записями Распутина, свято в них веря.
Ник подтвердил под присягой, что видел, как я умираю, и меня официально исключили из списков живых магичек. Единственный, кто был безгранично счастлив, это Йож. Он сам и его друг-балагур вернулись целыми, хоть и слегка вредимыми. Все остальное этого усато-полосатого засранца не волновало.
Лим на заседаниях был немногословен, а после процесса, похоже, и вовсе подал в отставку. Во всяком случае, так писал «Магический вестник», который мама со дня моего отбывания срока в институтских стенах читала каждую неделю.
Аарон же, по слухам, рвал и метал. Из-за этого следопыта даже не допустили на последние заседания. По окончании суда дракон порывался найти временника, который бы перенес его на ту злополучную баржу. Но маги лишь крутили пальцем у виска, говоря, что это слишком большой временной скачок. Газетчики посмеивались над ним, сочиняя истории о несчастной любви одна другой печальнее. В них же меня описывали жертвой, павшей от руки маньяка. Зато тиражи с душещипательной историей под разным соусом раскупались вмиг.
Но месяц спустя дракон подуспокоился и, судя по «Светскому сплетнику», даже завел дюжину интрижек. С магическим миром меня ныне связывала только пара чародейских газет, в которых я, не признаваясь даже себе, искала сообщение о том единственном, кто мне был дорог. Но это был мой выбор и плата за возможность самой решать свою судьбу — соответствующей.
Хотя не скрою, порою, глядя на луну, хотелось выть. Иногда в толпе нет-нет да и мерещилась рыжая знакомая макушка. И я всякий раз ловила себя на желании догнать, окликнуть. И каждый раз это был не он.
Миновала мост и через несколько кварталов припарковала машину перед одним из корпусов меда. Пришлось поступить на подготовительное. В мае маячило еще раз сдавать ЕГЭ для того, чтобы вновь поступить на первый курс. И хотя абитуриентке Шигаповой по паспортным данным было двадцать семь, это меня ничуть не смущало. Я с детства мечтала быть хирургом. Пусть хотя бы эта мечта из прошлой жизни исполнится.
На груди под одеждой качнулся кулон. Было неприятно его носить, но он стал гарантом того, что мои способности не проявятся стихийно: артефакт просто поглощал все всплески дара. Вышла из машины, и, едва только повернулась, мой взгляд встретился с янтарем до боли знакомых глаз.
Лим встал со скамейки и, слегка прихрамывая, направился ко мне. А по моим щекам катились слезы. То, что я спрятала глубоко в душе, запретив даже надеяться, казалось, выходило из сердца с соленой влагой.
Мы так и замерли друг напротив друга, без слов. Я хотела столько всего ему сказать и боялась, боялась, что он сейчас развернется и уйдет.
— Один умный человек как-то сказал, что я — идиотка. Так вот он был абсолютно прав, — с губ сорвалось совсем не то, что нужно было.
— Не ты одна. Я тоже на поверку оказался клиническим дураком, — серьезно ответил Лим и резко обнял меня, так, словно не хотел больше отпускать ни на минуту. — Но я не поверил этому дракону, Нику, ни на мгновение. Знал, чувствовал, что ты жива.
Я лишь всхлипнула, уткнувшись в его грудь. И ревела так до тех пор, пока рубашка демона основательно не промокла. Наконец все же нашла в себе силы посмотреть ему в глаза.
— Ты, наверное, меня ненавидишь?
— Ненавижу? Нет, конечно! Злюсь, рассержен — это да. Но я же обещал, что буду всегда рядом. А я от своих слов не отказываюсь, любимая… Моя Лючия.
— И как же мы теперь? — спросила я, понимая, что этот наглый демон из моей жизни никуда не исчезнет. Да и я теперь его не отпущу никуда.
Лим сощурился на заходящее солнце.
— Не знаю, — ответил он честно. И повторил: — Не знаю, что тебе сказать, но точно знаю, что нужно сделать.
С этими словами он, все так же обнимая меня одной рукой, второй достал из кармана сережки. Две маленьких сережки в виде свернувшихся в клубки змей-искусительниц.
— Ты же тогда сказала: «Да». Теперь придется носить одну из них всю жизнь.
Я шмыгнула носом еще раз:
— Знаешь, мне тебе тоже кое-что нужно сказать.
— Мм? И что же? — рыжий все так же крепко обнимал меня, даже не давая возможности высвободиться.
— Ты кое за что должен нести ответственность…
— Ты хочешь сказать… — начал было Лим.
— Да, именно.
Отрывок из записок средневекового алхимика в переводе Н.А. Морозова.
