Девочка отправилась искать отца с твердым намерением уговорить его отказаться от того, что сама же просила сделать. Героизм героизмом, но если не получится уговорить кого-то еще на спасательную операцию, лучше не рисковать. В конце концов, Лайл умереть не может, у него даже пропуска в Дельту нет, и не вечно же его будут держать беспредельщики... поиграют и отпустят...
Настроение Алары изменилось у самого финиша. Она не слушала, что именно говорят Пейнджел и та женщина, Наоми. Юная хейтерша смотрела на женщину и видела то, что роднило новую подружку отца с Сенгой.
Отец Алары всегда положительно относился к детям... Особенно к своим.
Интересно, как он скажет об этом дочери? Может, помочь хоть в этом – снять необходимость произносить вслух очевидное?
Встречный вопрос застал девочку врасплох. И разозлил... Но Алара не собиралась поддаваться и сдаваться так легко...
–Что у меня скоро будет братик или сестричка, – отчеканила юная хейтерша, глядя в глаза женщины, далеко зашедшей в отношениях с Пейнджелом. – Поздравляю.
На этом самообладание закончилось. Алара развернулась и побежала прочь из склепа, не заметив, что ее слова как громом поразили отца и Наоми. Впрочем, заметить хейтерша и не могла – слишком была поглощена тем, чтобы не уронить ни одной слезы.
И тем более никто не заметил, как грустно улыбнулась каким-то своим мыслям маленькая девочка, сейчас очень похожая на талантливо сделанную куклу, кем-то усаженную на пыльное стекло в дальнем углу склепа.
История шла своим чередом, подминая под себя тех, кто думал, что решает за себя и за весь мир.
Лайл смотрел на грязно-желтую стену палатки. Желтую изначально, грязную – из-за дождя, который почему-то не стали удерживать полем. Грязь просвечивали отблески молний, почти сразу же бил по ушам удар грома.
Хейтер пил собственную боль, как пьет грязную воду умирающий от жажды. Боль и ненависть – больше ничего не осталось и остаться не могло. Разве что ложь...
Лжи здесь было сказано столько, что в ней можно было утонуть стоя. Майс этой лжи поверила – поэтому Лайл еще мог контролировать себя. Он знал, что продлится лафа недолго – вряд ли поиски Пейнджела займут у беспредельщиков много времени... Конечно, если Кровавый Ангел добрался до любого прихода, им будет куда сложнее...
Если добрался. Если перехитрил этих гадов. Если... впрочем, иначе и быть не может. Пейнджел – герой этого времени, герой недавнего прошлого, демон, поставивший нелимитированных сволочей перед фактом... Он победит в любом состоянии.
Какая разница, во что верить... Лайл никогда не прислушивался к идеям соседей-самоубийц, но сейчас, в шаге от возможности заработать то, что всегда хотели получить они, начал вспоминать запавшие в память крупицы неверных истин.
Разницы не было – и лежать вот так под холодной тканевой стенкой, подпитывая ненависть тенью боли, казалось не менее правильным, чем думать о том, что будет впереди.
Лайл думал, что рассмеется в лицо своей мучительнице, когда та услышит, что Ангелу он никто и звать никак...
Рассмеется – и постарается удержаться на краю. Потому что новые КСки способны на многое...
Может быть, придется чистить память. Или просто заблокировать – на будущее... Неплохой источник энергии, если прикинуть... Источник ненависти, если точнее. Как там говорили в седьмом приходе? Цитатка из песни... «Я не терял рассудка, ненависть – мой флаг»?
Неплохо сказано. И хорошо, если бы так все и обстояло. Ненависть – это правильно...
Если бы только не было так больно...
Наоми смотрела не на себя и даже не вслед убежавшей дочери Ангела. Ее глаза практически ничего сейчас не видели – сказанное оказалось слишком тяжелым ударом...
И только откуда-то из глубины сознания мерзко поднималось нечто, облепленное крошками памяти – о том, как хорошо было тогда, когда только выяснилось: будет ребенок... Будет – а сейчас ей, МК, два года... И нужно рваться прочь из реальности – а совершать переходы не рекомендуется даже здоровым беременным. Ребенок может слиться со структурой матери...
Ребенок. Ребенок – ее и Ангела. Зачатый совершенно случайно, по закону невероятной подлости... Ставший для матери стабилизатором структуры – а ведь он наверняка не прочнее ее самой...
А она обрадовалась, как последняя дура. Поверила – верить хотелось... Привыкла верить, Контер побери... Верить в лучшее – пока с небес на землю не сдернут, пока не шарахнут об стену...
Пока не придется понять, что и другое небо с личным Ангелом – только хрупкий стеклянный шарик, который можно разбить так же легко, как и первое счастье.
Вера – смертельный яд. Химическое оружие точечного и массового поражения. Вера – вирус, который просто подхватить и невозможно вылечить. Человеческими категориями так легко мыслить, они очень четкие, как основные цвета спектра, и вся беда в том, что они точно так же лишь похожи на реальность. Похожи – не более того. Солнце можно нарисовать желтым кружком, но на рисунке оно никогда не будет таким обжигающим, как в реальности.
Поэтому невозможно сказать ни на одном из человеческих языков, что такое – вера. Во что она может превратить, если отдаться ей полностью. Да и на языке демонов не подберешь верного определения. Не сталкивались те, кто придумывал язык, с последствиями слепой веры в себя...
Когда небо разлетается на осколки, ранит всех. Если это только твое небо – только тебя. Каково пережить два крушения за такую недолгую жизнь? Каково – вечно жить с сеткой шрамов на сердце и сознании? Каково – просто жить?
Не пробовали этого те, кто придумывал языки. Вот так и выходит – чувствуют немногие, а остальным не расскажешь...
Два крушения. Два ребенка. Стоит ли беспокоиться о неизбежном сумасшествии, если и жить осталось всего ничего?
Нет, Наоми никогда не стала бы рисковать этим, вторым плодом. Только не ребенок Ангела...
А значит – руки скованы, и нужно принимать бой вместе со всеми. Воевать против тех, кто создает силу, не думая о последствиях. Показывать наглядно, за что они боролись и на что теперь обязаны напороться.
Как будто она вообще собиралась бежать. Как будто вообще можно – сбежать от этого настоящего с его открытиями и предназначением...
Что греха таить, собиралась. И думала, что сможет. Но теперь все равно поздно – вопрос о возможности нарушения щедро выданных слов отложен в необозримую даль.
–Ангел, – нужно было сказать хоть что-нибудь, разбить настоявшуюся тишину...
–Наоми, я люблю тебя, – сказано все. Не сказано ничего. И в серых глазах – неподдельная радость.
Пейнджел тоже верит, что все обойдется хорошо. Ему еще предстоит натолкнуться всей своей верой на непреодолимое препятствие... Но Наоми не хочет опережать события. И поэтому просто позволяет себе заплакать – жертвам собственной веры больше ничего не остается.
