арьев, — склонил голову Зарни. — Но на колени не встану. Уж простите, коленей у меня нет…
— Я принимаю приветствия этого человека, — кивнул Аюр. — И желаю его выслушать.
Первым снова заговорил Сандар:
— Ты — Зарни Зьен, гусляр, пророк и чародей. Ты мутил народ в землях дривов и способствовал мятежникам в Бьярме. Ты повсюду распускаешь богопротивные слухи об арьях и, возможно, причастен к убийствам в Белазоре, Майхоре и других местах. Ты пожелал встретиться с государем. Что ж, он тебя слушает. Чем ты оправдаешься в своих преступлениях?
Зарни едва ли слушал его. Аюру почудилось, что по лицу слепца скользнула легкая улыбка.
— Ты не помнишь меня, Аюр? — спросил он внезапно. — Ты так любил слушать мои песни! Ты и царственная матушка?
— Что за обращение к государю?! — подскочил Сандар. — Или ты совсем дикарь? Тебе следует отрезать язык!
— О да, в Лазурном дворце умеют резать, — язвительно отозвался слепец. — Все, что ты видишь перед собой, Аюр, сотворил со мной святейший Тулум. Он лично выжег мне глаза. Не поспоришь, сделал это очень умело…
Сандар резко повернулся к Аюру:
— Государь, только прикажи, и этот наглец…
— Погоди, маханвир, — взволнованно оборвал его Аюр, с неожиданной силой схватив Сандара за плечо. — Помолчи пока… Ты хочешь сказать, Зарни Зьен, что ты был при дворе? И ты знал мою матушку?
Зарни улыбнулся уголками рта:
— Да, Аюр… Царица была добра и прекрасна. Великим счастьем было петь для нее, смотреть на ее божественную красоту…
— И ты говоришь, что мой дядя Тулум лишил тебя глаз?
— Увы! Своими руками, Аюр. И ног тоже.
— Такого не могло быть, — возразил Аюр. — Дядя был жрецом, он не мог…
— Тулум — не смог? Он был одним из лучших целителей в Аратте. Мало кто справился бы с этаким делом лучше его. Даже придворный палач не сравнился бы с ним в умениях…
— И поделом тебе, пройдоха! — не выдержал Рашна. — Поистине жаль, что и язык тебе тогда не отрезали! Надо было с него и начать!
— Так это правда? — повернулся к нему Аюр. — Но почему? За что с ним это сделали?
Вспышка гнева старого судьи сразу же погасла.
— О таком не говорят на улице… — поджав губы, начал он.
— Отчего ж — очень даже говорят. И поют, причем именно на улице, — едко проговорил Зарни, отвернувшись от Аюра. — Я вновь слышу знакомый голос! Он стал старческим, но его важный тон не слишком изменился. Я помню тебя, Рашна. Ты тоже участвовал в том судилище, если его можно был так назвать — поскольку все было решено заранее. Видишь ли, Аюр, меня обвинили в заговоре против твоего отца, хотя никакого заговора не было. Я никогда не желал власти над Араттой. Моим единственным желанием была любовь…
— Рашна, о чем он? — спросил Аюр, хмурясь. — Какая любовь?
— Не слушай его, государь, — проскрипел старик, держась за горло. — Не слушай лжеца…
— А может, наоборот, мальчику пора узнать правду? — подхватил Зарни. — Да, я полюбил твою царственную мать. А она удостоила любовью меня… Вот моя единственная вина, вот и все мое преступление!
— Да как ты смеешь порочить память матери государя, грязный сурья? — взвился Сандар. — Государь, я не могу это слушать! Этот человек уже трижды заслужил смерть!
Покрасневший Аюр растерянно молчал.
— Вранье! — проговорил он дрогнувшим голосом. — Моя мать любила отца!
— Нет, она любила меня, — мягко сказал Зарни. — Рашна тебе только что подтвердил, что это правда. То же самое скажет множество других стариков, если на них как следует надавить. Все знали правду. Именно за это меня искалечили, а ее убили!
— Что? — Аюр покачнулся. — Мою мать убили?!
— Ее тайно казнили по приказу твоего отца. А ты не знал?
Зарни возвысил голос, и теперь его было слышно по всей площади. Казалось, каждый человек затаил дыхание, чтобы не пропустить ни слова.
— И вы еще спрашиваете, чем я оправдаюсь? Да, я хотел отомстить за увечье! За разлуку с любимой и за ее смерть! Вот это, — Зарни указал на свои культи, — была их месть, а все остальное — уже моя месть. Я мстил государю Аратты много лет. Да, я вредил ему, я смущал народ… Мы, сурьи, вечно помним и добро, и зло! Однако я не безумец…
Взгляд белых глаз остановился на Аюре, и тому стало жутко, как будто слепец мог увидеть его сокровенные мысли.
— Ты понимаешь, почему я здесь, Аюр? Когда гибнет мир, человеческие распри должны быть оставлены. Боги разгневались на Аратту, они словно хотят погубить ее. От страшных паводков страдают все — и арьи, и бьяры, и сурьи… Ты слышал о том, что с юга наступает новое море?
Аюр кивнул, забыв, что гусляр его не видит.
— Что́ мы, наша любовь и наша месть перед вечным морем, которое грозит поглотить всех? Мы должны сделать все, на что способны, чтобы остановить потоп!
— Но что мы можем сделать? — вырвалось у Аюра.
— О, многое! Сперва я хотел предложить Тулуму объединиться. Хоть я и не арий, никто в мире не знает больше меня о священных гимнах, накшатрах и золотых кораблях.
— Дядя погиб, — глухим голосом сказал Аюр.
— А ты снова лжешь, гусляр, — вмешался Сандар. — Лжешь от первого до последнего слова!
— Можете не верить мне и сдохнуть, — равнодушно ответил Зарни. — Причем очень скоро. Разлив идет сюда, через несколько дней Ратха начнет подниматься… А можете поверить — и мы все сумеем выжить.
— О чем ты? — спросил Аюр.
— О том, что брякнуло у тебя на бедре, когда ты садился. Я говорю о гуслях Исвархи. Ты держишь в руках спасение Аратты!
— Откуда ты о них знаешь? — спросил Рашна.
— Я сведущ в древних песнопениях. Аюр, ты обладаешь великим сокровищем. Не знаю, где ты обрел гусли Исвархи — прежде во дворце их не было, — но поистине сама судьба послала их в твои руки! Это великое и благое орудие. Игра на них целительна для мира. Она способна успокоить возмущение вод и исцелить раны земли. Дай мне их, Аюр!
— Что? — государь невольно отшатнулся. — Тебе?!
Само предложение отдать кому-то гусли едва не вышибло из него дух. Его бросило в жар, руки сами сомкнулись на чехле.
— О, не опасайся! — воскликнул Зарни, услышав и по-своему истолковав сбивчивое дыхание юноши. — Тебе нечего бояться, я не обращу их силу во зло. Помни, я ведь не арий. Волшебное орудие бесполезно в моих ничтожных руках.
Аюр глубоко вздохнул, стараясь вернуть спокойствие:
— Допустим. Тогда зачем они тебе?
— Я научу тебя одной песне. Сыграю ее — а потом ты
