— За тем человеком был долг, — рука, поманившая меня, чтоб подошел, тоже была богатырская. — За услугу солидную. С оговоркою: не во вред. Вреда и не было. Вдохнул человек воздух, выдохнул мой ветер. Мой ветер донес слова. Долг закрыт, вы — здесь. Ветер не шумит.
Определенно, у него была занятная манера речи.
— Вы так с любым можете? — маневрируя, пошел к этому необычному, чем-то отпугивающему, и, наоборот, чем-то притягивающему персонажу. — И не подскажете, как мне к вам обращаться?
— Чеславом можно звать, — когда мы поравнялись, оказалось, что он даже выше меня. — Ваше имя, младой носитель пламени, мне известно. Вы плохо слушаете: я взял долг. Должать у меня не всякий сможет.
Впрямь — богатырь телесными параметрами, только в возрасте.
— Со второй попытки, кажется, понял, — сказал я покладисто. — А почему именно сюда меня позвали? Тут людно и шумно. Много разных… ушей.
Ма на Сенной никогда не бывала. Поджимала губы при любом упоминании о "чреве Петербурга", как и об "Апражке", что вон в ту сторону…
— Прежде к границе селения приходили, — не отказал в ответе богатырь, приглашая жестом пройтись вместе с ним. — Теперь границы сдвигаются чаще, чем ветер меняется. Здесь раньше была грань. Лес здесь шумел. Затем уж начались торги, торговые казни. Трущобы скучились. Пронесся холерный бунт. Там, дальше, подняли храм. Позднее — взрывом — подняли его на воздух. Я иду к той границе, что помню. А что до людности: надо спрятать — прячь на виду. В подворотне да тьме любопытство чужое дразнить. Тайна манит. В сутолоке мы такие, как все. Не невидаль.
Он говорил, вымеряя шаги. Шаг-слово, шаг-слово.
— Признателен за разъяснения, Чеслав, — кивнул.
Все еще не стало яснее, зачем он меня звал, но визит уже не был напрасен. Нет, про трущобы, бунт и храм я знал. Знал про Спасский переулок, название-эхо от Спасской улицы, что вела к Спасу-на-Сенной. Нет Спаса, переулок есть.
Эта мерность, эта тягучесть, этот своеобразный ритм — из-за них была не напрасна поездка. Они придавали спокойствия, сметали небрежным жестом нервозность. Умиротворяли.
— Спрашивали про обращение, — продолжил он так же мерно. — Имя мне — Чеслав. Было. Кажется. Не уверен. Кем был Чеслав? Стратиг, кметь, тиун? Не помню того. Может, палач? Столько гроз весенних отшумело. Смыло память. У вещественного память куда дольше. Мостовая помнит, как сыпались искры, как топали сапоги. Ветер помнит, как шумел тут ветвями. Пепел помнит, как пламенел. Земля помнит, как лилась из-под плетей чья-то кровь. Плети и кровь: палач, верно? Не отвечайте, не тратьте слов. Обращение не важно. Важна суть.
Я не стал тратить слов и для того, чтоб спросить о сути. Воздух был влажен и горяч, предвещая грозу. Не удивительно — гроза печатала шаг по правую руку от меня.
— К вечеру засверкает, — будто мысль из моей головы выхватил Чеслав. — И завтра тоже быть грозе. Озаботьтесь укрытием. Спросите, для чего я вас позвал?
— Был уверен, вы сами сообщите мне об том, — подстроившись под шаг богатыря, откликнулся я. — В должное время.
— Сообщу, верно, — рокотнул он. — Дар ваш применить нужно. Нужда давняя, польза несомненная. Возьметесь?
Выходит, я снова ошибся: могучей сущности нужны мои способности. Те, что в зачаточном.
— Я мало, что умею, — признался. — В развитии дара почти не продвинулся.
— Это — умеете. Неискусно, хлипко, да иных умельцев нет. Не появлялось много весен. Вы видели горящий терем?
Вопрос сбил меня с шага. Удалось не ударить в грязь лицом, сразу в двух смыслах. Не шлепнуться оземь, споткнувшись, и догадаться, о каком сне речь.
— Если это про сон о пожаре в Зимнем, то да, — подернул плечами. — А сны вы, как и послания передаете?
— Сны — не я, — отринул мое предположение Чеслав. — Подручный. Как — не моя тайна. Раз видели, то видели и подоплеку. Зло в отражениях. Язва на грани Яви и Нави. Мор был предотвращен, огонь ослабил зло. Оно раскололось, отразилось в иных зеркалах. Менее гибельное. Не покоренное. Отражения стремятся к слитию. Я разметал их. Поднял, сбросил в море. А они тянутся, тянутся к гранитным берегам. Хлад, буря, ветра, град и молнии — не берут пагубу. Ожечь в истинном пламени на пробу задумал давно. Некому воплотить.
Я припомнил мерзкие ощущения из сновидения. Открыл было рот, чтоб согласиться — дрянь подобную изничтожать надо, бесспорно. И закрыв, подумав, а не забыл ли Чеслав упомянуть о последствиях? После вчерашней ошибки мне всюду чудились подвохи, скрытые смыслы. Лес, не замеченный за деревьями.
Каких последствиях? Любых, вплоть до сказочного, где победивший чудовище, сам становится чудовищем. В нашем случае, прижегший язву, убравший из осколка зло, получает то самое зло "на сдачу". Хотя это я, пожалуй, перегрелся на жаре.
— Труд будет оплачен, — по-своему трактовал мое молчание он. — Любой труд заслуживает платы. Даже труд палача. Я готов стать пестуном. Взять под руку на время обучения. Мне ведом один лишь огонь небесный, но те, кому он был роднее, спят за кромкой. Ушли без возврата. Ныне лучшего наставителя вам не сыскать.
"Тучеводец отыщет тебя. Согласись".
Более чем щедрое предложение сделал мне тучеводец.
— Какие могут быть последствия? — я не рванул за приманкой, может быть, зря. — Если осколок сгорит? И какие, если оставить все, как есть?
— Сгорит — зло поуменьшится, — пожал могучими плечами собеседник. — Оставить — отражения потянет одно к одному. Зеркала всюду есть. Зло легко отражается в глади. У людей будучи, станет их подчинять. Корежить их разум, подминать их волю. Люди слабы, покорятся. Гладь разбита — будут разбиты и люди. Кто сам с высоты и о землю. Кто близких на части разделит. Может, будет иначе. Может, зря я лью воду. Может, мы запоздали с вмешательством. Что будет — за пеленой. Мне не подвластно.
"Тучеводец отыщет тебя. Согласись".
И я бы согласился, не будь в его речи ненавязчивого подталкивания к согласию.
"А еще будут плюшки и молнии", — нашептывало мне мое пламя.
— Могу ли я поразмыслить? — спросил я. — Малый срок. День-два — просто, чтобы не сгоряча принимать решение?
Чеслав остановился.
— Можете. Мой ветер будет дуть так, чтобы услышать зов. Решитесь, скажите: "Чеслав, согласие мое тебе". Ветер донесет. Отыщу вас сам. Слова сами по себе ни к чему не обяжут. Они — намерение в звуке. Детали озвучим, заверим перед ликом Луны сообща. Не забудьте о грозе! Отыщите надежную кровлю.
Резкий порыв ветра взметнул пыль и мелкие камушки с мостовой. Когда я проморгался, богатырской фигуры справа от меня уже не было. Планетник ушел, оставив меня вариться в котле сомнений и недосказанности.
Встречу Джо назначил в ресторанчике неподалеку от Зеленого моста. С оформлением под морскую (и даже, скорее, пиратскую) тематику. Он с супругой ожидали меня в отдельном зальчике, вроде погребка или нижней палубы корабля, как это представлял себе дизайнер. Там были кирпичные стены, с участками камня и белой штукатурки, длинный стол, стулья с треугольными спинками и бочонки, якобы вмурованные в стены. И рожковая люстра на натянутых цепях.
Занятный антураж, только черно-белый плиточный шахматный пол выбивался. И невольно отвлекал мое внимание после разговоров о шахматных партиях.
Евгений восседал "во главе стола", знакомая мне вурдалачка заняла стул слева от него. У стены я заметил кейс для гитары — особую примету Жениной жены. Сама жена глядела на меня с вызовом, исподлобья, ноздри ее раздувались. Джо был спокоен, как удав — обычное для него состояние.
— Ох ты ж, милота какая! — заулыбался, заметив на столе наполненный янтарной жидкостью графин в форме черепа и стаканы в виде скалящихся голов. — Вопрос: почему именно здесь — снят.
Уселся напротив Джо.
— Предлагаю начать с представлений, — высказал мой коллега. — Еду принесут чуть попозже. Помнится, ты уважал красную рыбу, АБ? Так вот, представления. Моя жена — Лена.
