Левой рукой, не той, что придерживал Джо, она резко опрокинула зубоскалящий стакан. Ударила донцем о стол.
— Не к столу речи, да? Не после сытной трапезы. О, в обед ты или есть не можешь вообще, или готова съесть дохлую крысу. К вони не привыкать. К мерзкому вкусу во рту тоже. А колики в животе ты даже не почувствуешь за прочей болью. А потом и этот узкий мир: блокнот, стойка раздачи, стол — сужается до узкого оконца в палате. И стонешь по ночам — уже ты, как ни стараешься вытерпеть. Ты ничего не знаешь о муках, хорошенький, пухленький мальчик. Вот как узнаешь, как сподобишься испытать их на своей гладенькой шкурке, тогда и поговорим.
Я молчал. Мне нечего было сказать в ответ.
— Ах, я забыла! — грустно усмехнулась Лена. — О подобном вовсе не принято говорить. Мол: зачем это все, в этом нет никакого героизма. Никаких свершений. То ли дело ранение с поля боя. Нет, такие воспоминания нужно прятать во тьме, никогда не извлекая на люди, на свет. Это же стыдно, неуместно, это фи.
— Лен… — подал голос долго молчавший, как и я, Женька. — Его, Андрея, фамилия — Бельский.
Удивился на миг, но решил, что пусть будет. Он назвал мне обе фамилии Лены, а ей мою. Квиты.
Музыкантшу же как подменили. Она уставилась на мужа с заметным недоверием.
— Что… Ты же не хочешь сказать, что он… — Лена перевела взгляд на меня. — Дмитрий Федорович Бельский тебе… — снова движение пальцами по воздуху, словно в поиске струн.
— Отец, — хоть интерес к па со стороны вурдалачки понятен мне не был, родство я не стал скрывать, смысл? — Он умер.
— Знаю. Слышала. Прости… Наговорила лишнего, — заговорила она быстро, почти скороговоркой. — Такая потеря… Он был великий мастер слова. Мог одной фразой перевернуть чью-то жизнь. Я у него училась… До того, как… До всего. Не знала, по стезе журналистики пойти, жечь едким словом несправедливости мира, или путем музыки, трогать сердца людей. Лекции Дмитрия Федоровича — это было лучшее, сильнейшее, наибольшее, что дал мне ВУЗ. Еще раз: прости. Его уход — удар для всех нас, его студентов. Что уж говорить о тебе.
— Все нормально, — отвечая, я отвел взгляд.
Возможно, впервые с момента похорон я начал осознавать: па действительно умер. Не в поездке, не закопался по уши в работу. Умер. Нет его. И его бывшие ученики скорбят о нем глубже, чем родной сын. И, очень может быть, знали его лучше, чем я.
— Так. У вас наверняка есть мужские темы для разговоров. Не зря же столько алкоголя взяли, — Лена выскользнула из-за стола, движением текучим и мягким. — А я пробегусь по своим. Что-нибудь спою… Что-нибудь куплю. Убежала!
— Рекомендую купить зонт, — в спину девушке, подхватившей кейс с гитарой, запоздало посоветовал я. — Вечером будет гроза.
— Как я и говорил, сама непосредственность, — минут пять после побега прекрасной половины Джо мы с ним молча пили. — Редко кто, пройдя изменение, сохраняет эту черту. Не благодари, кстати.
— За что?
— Я только что тебе союзника подарил, — Женя усмехнулся. — Не самого сильного и без царя в голове, но союзника. Твоего предка она почти боготворила.
— Я — не он, — вернулось ощущение неловкости.
— Но сейчас она вспомнит, что чуть не выпила сына того, кем восхищалась, и начнет себя корить, — обозначил намек на улыбку Джо. — И тень восхищения, в смеси с чувством вины, упадет на тебя. Не за что.
Я салютнул ему стаканом. Он поддержал, подняв свой стакан. Оскал к оскалу.
— Спасибо. Хотя…
— Брось. Ты живешь слишком близко к нашей семье, чтобы долго с ней не пересекаться. Удивительно, как до сих пор никто из наших на тебя не вышел: в тебе же крови побольше, чем в среднем задохлике, — он хмыкнул. — Я умею в самоиронию. В общем, мне будет жаль, если тебя осушат. Мы сработались, спились, — взмах стаканом в мою сторону. — И твой огонь семья может посчитать угрозой. Тебе пригодятся союзники, АБ.
— М-да… С этой точки зрения — ты прав. Теперь при виде симпатичной бледнокожей девы буду бодро делать ноги. Зараза, у меня вообще последние недели ощущение, что вокруг — одна нечисть. И нежить. И нормальных людей почти нет.
Джо рассмеялся.
— От не бледных тоже делай: у них есть косметика. А вот с тем, что на тебя внушение не проходит — тебе конкретно повезло. И да, ощущение — это эффект новизны. В конце концов, тебе открылся дивный новый мир. Постепенно привыкнешь, перестанешь обращать внимание. Если тебя успокоит: в этом ресторанчике кроме нас с тобой сейчас только люди.
— Успокоил, так успокоил, — хмыкнул я в ответ. — Будем.
— Будем, — поддержал заливание вискаря в организм Джо. — В Питере — пить! Правда, чтобы ты знал, изначально эта фраза была не о рюмочных, пивоваренках и прочих питейных.
Он многозначительно показал мне клыки.
Мы еще с полчаса посидели, поболтали ни о чем и слегка — вдаваться в подробности Женя не рвался — о вурдалаках. Приговорили оба графина. Перешли на смысл жизни и не-жизни. О значимости. О том, чтобы оставить след. Не обязательно в людской памяти, мир Ночи, как правило, памятливее к свершениям.
Я снова понял, что — дурак. Мне дали реальный шанс сделать нечто полезное для города, внести посильный вклад, а я стал ломаться. С виду — с запозданием глянул на себя со стороны — набивая себе цену. И это с учетом совета от темени и настойчивой рекомендации Кошара.
"Протрезвею — соглашусь", — решил я.
Все же к сущности такого масштаба, как Чеслав, обращаться с пьяных глаз неверно.
Затрезвонил Женин мобильный, как раз на моих соображениях о трезвости. С позвонившей (обращался он к ней — Галочка) по голосу он был елейно мил. Это дико смотрелось с бесчувственным взглядом.
— АБ, я за десертом, — завершив беседу, усмехнулся Джо. — До дома доберешься сам?
— Куда же я денусь? — это уже в спину вурдалаку. — Счастливого пути.
Не приятного же аппетита ему желать.
Кое в чем, разумеется, я снова ошибся.
Я вышел на улицу, чтобы в ожидании вызванного такси глотнуть свежего воздуха, а вместо этого глотнул сигаретного дыма. Под козырьком стоял и усиленно втягивал никотин благопристойного вида дядька. Такой, знаете: гладко зачесанные редкие волосы, гладко выбритое лицо, ладно сидящий костюмчик (в плюс тридцать, напомню), галстук, рубашечка — последней белее только кожа Лены-Хелен. Блестящая обувь, кожаный портфель. Может, банковский работник, может, какой-нибудь искусствовед.
К подъехавшему такси мы с ним шагнули одновременно.
— Позвольте, но это за мной, — попытался оттеснить меня "костюмчик".
И куда только окурок дел? Урны у выхода в наличии не имелось.
Марка автомобиля соответствовала той, что назвала официантка, сделавшая вызов. Обходить, чтобы сверить номера, как и спорить, было лень.
— Не стану преграждать вам путь, — в том же духе и тоне ответил я дядьке.
Пусть ему: прогуляюсь, спущусь в метро. Не люблю его, неуютно мне в подземке, зато сэкономлю.
— Куда вам ехать? — замер у приоткрытой двери авто банкир-искусствовед. — Вдруг в сходном направлении?
— На Замшина, — не стал скрывать.
— О, так мне до пересечения Кондратьевского и Металлистов, это чуть не доезжая, — обрадовался дядька. — Поедемте вместе? Оплата пополам.
Я согласился. Чего ломаться, когда уже ветер резчает, а безмятежную синь заволакивают облака?
Попутчиком курильщик оказался тем еще. Он то дымил в салоне, предварительно выспросив согласия у водителя, и забыв спросить того же у меня. Я не стал возмущаться: в казино и не так обкуривают. То он принимался рассказывать какие-то нелепые, несмешные анекдоты. Не пошлые, поэтому я изображал: "Хе", — в качестве реакции.
Вроде такого:
— Мой остров, моя вилла, мое золото, мой кофе.
— Сударь, прекратите бахвалиться!
— Что вы, мой только кофе, про остальное — это я вспоминал, как склонять по родам.
Я бы предпочел, чтоб попутчик молчал. Он был живой человек, а не радио, и кнопки отключения не имел. А я был поддат и добродушен. Мерный шаг, подкрепленный словом от Чеслава, наложился на принятый внутрь алкоголь. Или наоборот, алкоголь на шаг? Не суть. Я был умиротворен и созерцателен, меня из этого настроя не могли выбить такие пустяки, как говорливый куряка. Когда мы доехали до нужного попутчику перекрестка, "костюмчик" протянул водителю тысячную купюру.
