К тому же сейчас на пальцах девки брякало столько перстней, что и не вдруг сосчитаешь. А на большом пальце правой руки красовался огромный, редкостного зеленого отлива рубин в золотой оправе. Рабыни шептались, что его торжественно преподнес не кто-нибудь, а главный евнух, устад Бишр. Уж если смотритель харима носит подарки этой козе — что ж, значит, власть ее над эмиром верующих укрепилась, как стена дозорной крепости…
Меж тем, девчонка, поводя бедрами, поднялась на ноги и пересела на соседнюю с аль-Амином подушку. Щуря глазенки, принялась поправлять ворот рубашки и размазанную вокруг губ помаду. Остренькое личико светилось неприкрытым торжеством.
— Вина мне! — нетвердо махнул рукой халиф.
Кравчий уже наклонил над его чашкой кувшин, как из-за стриженой стены самшитов донесся голос Исмаила ибн Субайха, хаджиба:
— О мой халиф! Тарик здесь и ждет распоряжений!
— Наливай! — гаркнул аль-Амин кравчему.
Хаджиб, бедняга, маялся за самшитами: приличия не дозволяли ему войти в сад, где наслаждался прохладой харим. Зайти в такой сад — все равно, что подняться ночью на крышу, где отдыхает с женщинами хозяин дома.
Аль-Амин отхлебнул и посмотрел на вдевающуюся в кафтан Кабиху — она как раз томными, неспешными движениями просовывала ладони в рукава.
— Вот видишь, — усмехнулся он над краем пиалы, — я держу мои обещания, о девушка.
В ответ Кабиха скользнула к нему, прижалась всем телом и жалобно протянула:
— Я его бою-уусь, о повелитель…
— Не бойся, — погладил ее по худой спине аль-Амин — и задержал руку, считая ребрышки.
Кабиха задвигала лопатками, хихикая от щекотки.
— Не бойся, — повторил халиф. — Я имею над ним полную власть…
— А это правда, что он не может лгать тебе, о господин? — мурлыкнула Кабиха, ластясь и просовывая руку ему под локоть.
— Правда, — важно кивнул аль-Амин. — Сейчас ты это сама увидишь.
И громко крикнул:
— Пусть нерегиль войдет!
Аль-Амин выпрямился на подушках, наблюдая, как быстро приближается высокая черная тень. Ага, на этот раз ты надел умейядские придворные цвета, старый хитрый кот, видать, пошла тебе впрок наука…
Наблюдая за идущим Тариком, женщины и евнухи перешептывались и толкались локтями. Самые сообразительные уже пересаживались поближе, чтобы не пропустить ни слова из обещающей быть любопытной беседы.
В пяти шагах самийа остановился и склонился в полном церемониальном поклоне.
— Поднимись, — благосклонно махнул рукой аль-Амин.
И подмигнул Кабихе, все так же испуганно цеплявшейся за локоть, — мол, видишь, как я с ним управляюсь?
— Ну-ка, скажи мне, нерегиль, — без промедления приступил к делу Мухаммад, — это правда, что из пустыни в город меня перенесли джинны?
— Да, мой повелитель, — бесцветным голосом отозвался самийа, не поднимая глаз от травы у своих колен.
Кругом заахали и заохали.
— Я знаю, что джинны сделали это по твоей просьбе, нерегиль. Именно поэтому я избавил тебя от справедливого наказания, полагающегося за… словом, ты понял, за что.
— Да, мой халиф.
Кабиха ахнула и всплеснула руками. И снова оплелась вокруг локтя халифа. Аль-Амин подмигнул невольнице — сейчас, мол, не такое услышишь.
— А правда, что меня в развалинах преследовал змей-аждахак?
— Да, мой халиф.
Послышались возгласы изумления и шепотки.
— А что ему от меня надо? — заваливаясь вместе в Кабихой на подушки и подставляя пиалу кравчему, поинтересовался аль-Амин.
— Здравый смысл, как я понимаю, — очень тихо сказал нерегиль.
И сухо кашлянул.
Аль-Амин резко поднялся и оттолкнул невольницу, плеснув вином:
— Ну-ка объяснись. Что это значит — ему нужен мой здравый смысл?
— В развалинах Касифийа есть барельеф, изображающий царя Заххака, — все так же тихо проговорил самийа. — Царя, в которого, по парсидским легендам, вселился аждахак.
— Ну, и что же? — нахмурился аль-Амин.
— Его изображали как человека, из плечей которого растут две змеи.
— Ты забыл, чем кончилась наша беседа у арки? Опять морочишь мне голову? — начиная закипать, прошипел халиф.
Нерегиль невозмутимо продолжил:
— По легенде, эти змеи кусали царя, и чтобы избегнуть мучений, он приказывал каждый день скармливать им мозг двоих юношей.
— А причем тут я? — рявкнул, перестав сдерживаться, аль-Амин.
— Аждахак питается страхом человека. И его злобой. Когда страх и злоба овладевают человеком полностью, аждахак вселяется в него. И начинает пожирать людей вокруг.
Кабиха тихо ойкнула, прикрывая ладошкой рот. Крупный рубин вспыхнул кровавой каплей. Вокруг тоже ойкали. От злости аль-Амин выплеснул из чашки остатки вина и мрачно спросил:
— Так ты что же, думаешь, что я превращусь в этого… как его… Заххака? Ты что, рехнулся?
— Я полагаю, что твоему разуму грозит опасность, повелитель.
— И что мне делать, чтобы меня не сожрал змей?!
— Не бояться.
— Что?!
— Не бояться.
С досады аль-Амин аж плюнул. Кабиха хихикнула. А следом захихикали остальные — страх отпускал, и люди отводили душу, посмеиваясь над тем, что их только что напугало. Присоединяясь к общим смешкам, халиф фыркнул:
— Ну спасибо за совет, нерегиль! Раз ты так говоришь, я больше не буду бояться старой парсидской сказки! Я — предстоятель общины верующих! Потомок Пророка! Мне не страшны языческие легенды!
Послышались одобрительные восклицания — все благословляли имя Али и проводили ладонями по лицам.
Кравчий опять налил халифу вина.
— Ну ладно, — снова устраиваясь на подушках и приобнимая девицу, сказал аль-Амин. — Ну-ка, скажи: кого из нас ты предпочел бы видеть халифом — моего брата или меня?
Смешки разом стихли, словно их срезало. Аль-Амин невозмутимо прихлебнул из чашки. Нерегиль вздохнул, потрогал горло. Но все-таки сказал:
— Тебя, повелитель.
— Почему? — ядовито улыбаясь, поинтересовался халиф.
— Потому что из двух братьев на троне всегда предпочтительнее тот, кто глуп и бездарен. Им легче вертеть, добиваясь своих целей.
Чашка выпала из разжавшихся пальцев аль-Амина и шлепнулась на подушки. Вино расплескалось и стало мгновенно впитываться, пятная и вымачивая вышивки. Откуда-то справа отчетливо послышалось, как звякнули браслеты — кто-то из лютнисток поднес руку ко рту.
— Т-так… — не очень соображая, что делать, пробормотал аль-Амин.
Нерегиль продолжал сидеть перед ним все в той же позе — руки на коленях, голова опущена.
— Ты… ты… — пытаясь приподняться и выпрямиться, аль-Амин затряс пальцем, все еще не находя слов.
