— Т-так… — не очень соображая, что делать, пробормотал аль-Амин.
Нерегиль продолжал сидеть перед ним все в той же позе — руки на коленях, голова опущена.
— Ты… ты… — пытаясь приподняться и выпрямиться, аль-Амин затряс пальцем, все еще не находя слов.
Так его еще никто не оскорблял. Тем более в присутствии слуг и женщин.
— Ты…
И тут Кабиха просунулась к нему под локоть — и прошептала на ухо свой вопрос.
— Ты обещаа-ал, мой господин… — капризно протянула она, отлипая.
Ну что ж, она права, быстро подумалось аль-Амину, это будет достойным ответом.
И, скривив губы в веселой улыбке, он сказал:
— Ну ладно, нерегиль. Я спросил — ты ответил. А теперь скажи мне вот что: это правда, что ты и мать халифа Фахра ад-Даула были любовниками?
Где-то совсем рядом что-то упало и разбилось. Тарик поднял лицо и уставился на него огромными, страшными, ненавидящими глазами. И медленно поднялся на ноги — вместе с разрастающимся, раскидывающимся в стороны черным светом за спиной:
— Да как ты смеешь, ублюдок?.. Да кто ты такой?!
Последние слова нерегиль прошипел, как змея. Вокруг него клубилось и увеличивалось какое-то блескучее облако. Вжимаясь в подушки вместе со скулящей Кабихой, аль-Амин грозил пальцем вырастающей над ним разъяренной тени:
— Ты… ты не смеешь меня трогать! Я твой халиф! Забыл? Я твой халиф! Немедленно встань на колени и… и… прекрати это!..
А нерегиль уткнул в него палец и рявкнул:
— Халиф?! Ты — халиф?! Ты никто! Я убил халифа Али ар-Рида! Я убил Али ар-Рида, а ты не стоил его мизинца! Я жалею о том, что сделал, ты, ублюдок, которому не стоило рождаться! Не смей, не смей халифить меня своим халифством, ты, ничтожество!!..
Имя ар-Рида всколыхнуло в памяти какой-то запредельный детский ужас — и словно выбило из горла аль-Амина пробку. «Убийца халифа», точно, так Тарика и прозвали зайядиты, о Всевышний…
И он во все горло, заполошно, не стесняясь своего страха, заорал. Заорал, разгоняя старый кошмар, спугивая эту невыносимую, жуткую черную тень с горящими глазами:
— Стра-ажа! Страаа-ажа! Взять его! Взять его в тюрьму! В тюрьму-ууу!..
Через мгновение аль-Амин обнаружил, что тычет пальцем в пустое пространство перед собой — Тарик больше не стоял перед ним, и спокойным ровным шагом направлялся к выходу из сада.
— Сволочь! Я покажу тебе, как меня не слушаться! Заковать его! На хлеб и воду! В яму!..
В примыкающем к саду дворе уже слышался топот ног и лязг оружия.
Тарик шел по мощеной дорожке навстречу налетающей страже и грохоту сапог. Те, кто видел его лицо, с удивлением понимали: слушая истошные вопли халифа, сулившие ему страшные кары, нерегиль гордо, торжествующе улыбался.
лавка Садуна,
ночь
На базарной площади было светло, как днем, от факелов, ламп и свечей. Люди ликовали, приплясывая и размахивая светильниками:
— Всевышний велик! Нерегиль брошен в темницу!
Жители квартала аль-Нисайр шатались от радости, как пьяные, и разбрасывали детям монеты, сушеный изюм и орехи.
— Всевышний отомстил за гибель Нисы-на-холме! Всевышний велик!
Фархад едва не снес стоявшего в дверях Джамиля — айяр шарахнулся от бренчащей браслетами тени в ярком шелке, словно от шайтана.
Семеня в узком хиджабе, юноша протопотал в заднюю комнату:
— Господин! Господин! — хватаясь за грудь, выдохнул он.
Садун ибн Айяш медленно поднял на него глаза.
— Дело сделано, господин, — широко, во все набеленное лицо, улыбнулся Фархад и плюхнулся на ковер.
Сабеец медленно положил калам на инкрустированный перламутром столик. И поднял ладони в благодарственной молитве:
— О Син! О звездный бог, владыка судьбы, поворачивающий созвездия! Благодарим тебя, о благодарим!
Фархад тоже благоговейно воздел ладони.
— Нужно будет принести богатые жертвы яркому Сину и декану Овна, под надзором которого наше дело пришло к благоприятному завершению, — тихо и торжественно объявил Садун.
— Декану?.. — отшатнулся Фархад.
— Тебе еще многое предстоит узнать, дитя мое, — улыбнулся старый лекарь. — Поверь, страшные легенды о деканах созвездий рассказывают, дабы отпугнуть глупцов и несведущих от слишком сильных заклятий.
Юноша лишь поежился. Садун тепло улыбнулся: птенец. Он еще сущий птенец. Но какой любознательный. И какой умный. Благодарю тебя, о звездный бог, за то, что ты привел в мой дом толстопалого торговца, желавшего заработать на оскоплении мальчика… Воистину, ты управляешь судьбой, посрамляя наши ожидания! Ни одна из рабынь так и не понесла — несмотря на все снадобья, и вот, когда он, Садун, уже отчаялся — этот мальчик…
— Купить двух овец? — осторожно поинтересовался Фархад.
Сабеец задумчиво поднял руку: не сейчас, мол.
И тихо спросил:
— Ты положительно уверен, что нерегиль под замком?
— Я стоял в толпе у ворот аль-касра, — твердо ответил юноша. — И слышал, как кричал глашатай: Тарик за оскорбление халифа взят под стражу и брошен в зиндан — в назидание всем ослушникам!
Лекарь задумчиво покивал:
— Очень хорошо. Очень хорошо. Теперь дело за малым.
— За чем же? — заломил от волнения пальцы Фархад.
— Джунгары хотят играть свадьбу в Харате… — протянул Садун. — А наша госпожа, в великой мудрости своей, велит нам всячески воспрепятствовать этому событию.
— Как же мы это сделаем? — широко раскрыл глаза юноша.
— Все просто, дитя мое. Я напишу великой Ситт-Зубейде, что здешний климат вреден ее сыну. Умм Мухаммад всполошится и прикажет родственникам невесты ехать в Мадинат-аль-Заура. Халиф должен сыграть свадьбу в столице.
— Почему обязательно в столице?
— Как ты не понимаешь, — наморщился сабеец. — Нужно выманить его из города и отправить в путь.
— Аждахак, — понимающе покивал Фархад.
— Именно.
— Говорят, джунгарская ханша… эээ… способна на многое… — осторожно заметил юноша.
— Да, — кивнул лекарь. — Именно поэтому нам нельзя позволить ей стать супругой здесь, в Харате. Она попытается убедить халифа…
— …выпустить Стража? — ахнул Фархад.
— Да, — нахмурился Садун. — Выпустить нерегиля. Так что пусть охмуряет аль-Амина в столице. За сотни фарсахов от Харата… и от тюрьмы аль-касра. А вот мы — мы будем поблизости. И когда задуманное свершится, и мы вытащим тварь из ямы, гадина будет помышлять лишь о мести. Так что пусть посидит на цепи — злее будет, когда вылезет…
— Скоро начнется? — сверкнул глазами Фархад.
— Да, дитя мое, — не смог удержаться от улыбки старый лекарь. — Время близко. Однако, — тут Садун поднял палец, — мы перечислили дела неотложные, и забыли одно. Какое, дитя мое?
