Хотела ещё что–то добавить, да от крика сорвала голос, заперхала, зашамкала, забрусила. И не сладив со старостью, вовсе махнула рукой, сдавленно прошептав себе под нос:
—Да уж бери как возьмётся…
А Пересвет ничего этого уже и не слышал, ибо ветер свистел в ушах да колокольцы копыт позванивали, высекая искры. Спустился он с гор, прискакал к солеварам. Те к нему пристают, цепляются за стремена, любопытные:
—Ну что? Сказывай, есть ли ещё омуженки в горах? Или татары всех ведьм победили?
—Есть! — на скаку кричал гоноша, отбиваясь от прытких плетью. — Так что собирайтесь на праздник Купалы! Дорогу дай!.. Белые Дивы вас прелестным колдовством потчевать будут! Досыта напоят!.. Прочь с пути! Солевары с Дыи изрядно плетей получили, но обрадовались.
—Знать, и нам будет праздник!..
Ражный встал на чумацкий шлях, развязал узел царицы омуженской, а там боярский кафтан красного сукна, шапка куньего меха и черевчатые сафьяновые сапоги. Обрядился, сунул нож за голенище и понёсся с холма да на холм, с каждой вершины озирая пустынное Дикополье. День так ехал, другой, пока не показались в степи сначала стада скота, затем бесчисленные табуны мелких лохматых лошадей, становища без шатров, но скрытыми телегами, составленными вкруг. Видел Пересвет пастухов на конях–по одеждам, так вроде и татары, да глаза не в раскос; наблюдал, как женщины кобылиц доят и переговариваются на речи акающей, певучей. А однажды не вытерпели даже коню прыти поубавил, дабы позреть, как эти люди, степь заполонившие, молятся и требы воздают не басурманскому богу–деревянному идолищу: некие гимны поют, голосят, ровно чудины, жрецы петухов рубят, огни воскуривают. Совсем близко подъехал, чуткий жеребец словно и не почуял иноземного запаха. Скакал между кочевий с утра до вечера, и хоть бы фыркнул раз либо уши приложил, дабы встать на дыбы и сбить с пути всякого, кто подвернулся ненароком.
И впрямь больно добрые и беззлобные были эти татары Тохтамышевы, иногда кричали вослед:
— Эй, чумак! Соль вези! Соли дай!
То есть за разряженного чумака принимали, может, оттого и добродушие проявляли.
Так отрок всю приволжскую степь проехал, и только близ Сарая стали попадаться сторожевые разъезды с желтолицыми раскосыми всадниками, но и они на ордынцев совсем не похожи ни нравом, ни видом. Одинокий всадник им был не опасен, потому не трогали, и если останавливали, то чаще чтоб на красного коня полюбоваться. Только тут ражный и догадался, что Тохтамышевы кочевники воевали с Ордой да местными племенами Дикополья, а руси ещё и не видывали, если не считать селения ловцов–конокрадов да мирных чернобородых солеваров.
Приехал Пересвет в Сарай, и здесь всё не свычно, будто не стольный град, а одно торжище повсюду на много вёрст вдоль Сигиля — так татары именовали Ахтубу. И кто что покупает и продаёт, сразу и не понять: тут тебе и овощи, и скот, и стареющие рабы, поржавевшее оружие, собранное на бранных полях, и ослы вперемешку с лошадями, и рыба с коврами заморскими. Всё подержанное, временем подпорченное, многими руками захватано, однако народ колготится, покупает, иногда в драку. Везде вонь мочи, тухлятины, лежалого старья, в которых растворяются все иные запахи, так что жеребец и внимать им уже перестал. Речь же так пестра, что неведомо, на каких языках и говорят, но друг друга понимают. Всё больше прежних ордынцев хулят, мол, торговать запрещали всяческой военной добычей, весь товар к фрягам в Кафу отсылали, и молиться новому богу Магомету заставляли несколько раз на дню, и строгие порядки блюли. При этом хвалят новых татар, которые всё позволяют продавать и покупать, а богам и вовсе можно не молиться, низа что спроса нет и ограничений не прописано. Только ездить по городу верхом не дают, хоть на коне, хоть на осле или верблюде, но стражники да ратники Тохтамышевы могут скакать, как и где им вздумается.
Ражный спешился, взял красного в повод и тут же смешался со снующим торгующим народом. Люди на красного коня засматривались, знакомо цокали, но никто даже и не спросил, продаётся ли он и в какую цену. Чем ближе он подходил гомонящими улочками к ханскому дворцу, тем богаче становился товар, вот уже и серебро появилось, оружие с бранных полей, но украшенное узорочьем, и золото из старых могил–курганов, и дорогие лошади с чеканенной сбруей. Тут и про коня спрашивать стали и даже торговаться пытались, по крупу да шее хлопали, однако жеребец зубы скалил и отгонял покупателей. А под самыми стенами детинца и вовсе лишь драгоценностями торговали, каменьями–самоцветами, рабынями и наложницами разноцветными, даже совсем чёрные попадались. Но все одинаково украшены богатыми ожерельями, подвесками да запястьями и одеты в шелка и паволоки тончайшие, сквозь которые гибкие тела трепещут. Богатые покупатели ходят, прицениваются, руками девиц щупают, а на другой товар лишь смотреть можно. И продавали все эти драгоценности не простые торговцы–люди самого Тохтамыша, в парчу да меха ряженные, и делали это не себе на потребу, а чтоб пополнить казну владыки Тимура.
Пересвет со своим красным конём да в боярском кафтане для торжища под стенами впору пришёлся. Правда, от блеска и пестроцветья красота жеребца слегка потускнела, хотя он ещё изредка скалился, если вольности позволяли, и тем самым словно показывал, что не продажен. А если кто спрашивал цену, ражный отвечал:
— Сам купил!
И так один раз детинец кругом обошёл, товары озирая, второй, прислушиваясь к разговорам. Много добра увидел, коим не прельстился, но из многоязыкой мутной речи всё же выловил несколько светлых струй: самого Тохтамыша во дворце за стенами не было! Будто тесня ордынцев с берегов Волги, он большую часть рати своей потерял и ныне уехал к владыке своему, хромому Тимуру, дабы испросить пополнения войска. Однако и другая молва витала окрест детинца: предводитель новых татар, отбросив ордынцев за Дон, воевать более с ними не намерен. Сказал, дескать, пускай теперь Мамай сойдётся с Русью, а я подожду, когда вечные супротивники друг друга обескровят, и только тогда пойду и довершу их сечу, покорив земли обоих.
Как бы там ни было, но Тохтамыш и впрямь отправился в Самарканд. А зная страсть эмира к драгоценностям, взял с собой великий караван с самой дорогой добычей. Всю же, что подешевле, выставил на торг, поручив своим темникам и визирям пополнять спешно казну. И потому Белые Дивы, будучи добычей редкостной, скорее всего, ныне шли с караваном в жаркие пески…
Дабы сомнения рассеять, ражный пошёл на третий круг и встал возле невольниц, коих продавали в наложницы. Товар был ходкий, дев раскупали охотно, особенно белых славянок, златокудрых персиянок и потехи ради — смуглых или вовсе чёрных, прежде не знаемых на волжских берегах. Узрев любопытство Пересвета, визирь окинул взором не его, а красного коня и, верно, оценил мошну хозяина.
