— Матушка звала меня Ярмилом, — признался. — А ныне ношу иное имя
— Пересвет. А заехал в горы невесту себе поискать, Белую Диву.
Старуха лишь разочарованно беззубым, проваленным ртом прошамкала:
— С виду ражный, а дурной!
— Да я не по своей воле, — признался он. — По принуждению! Мыслил– то в полку послужить, удаль свою показать, а уж потом и…
— Кто надоумил на зиму глядя невесту искать? — сурово вопросила старуха. — Когда Дивы мужского полу на дух не переносят?
— Так не стерпеть мне, покуда купальский праздник придёт!
— Вечно вам не стерпеть! Но делать нечего, придётся подождать, когда Дивы созреют. Поздно ты ныне явился!
Знал бы Пересвет, как омуженок в горах теперь сыскать, и разговаривать со старухой не стал бы. Но тут нужда заставила: путь–то к Дивьей горе закрыт, кругом скалы да ловушки расставлены.
— Вначале сказала бы мне, бабушка, ты–то кто есть?
— А я царица Белых Див!
— Тогда выслушай меня, царица, — ражный спешился. — В Нечитаной Книге прочёл, суждено мне на поединок выйти с ордынским богатырём. И не позднее грядущей осени, месяца листопада. А я поленицы своей не сыскал, чтоб исполином стать и Челубея этого победить.
— Вот и приходи, когда победишь! Может, на ратище ума наберёшься!
— Да не судьба мне живым выйти. Писано в книге, убитым быть. А я последний в роду. Надобно своё семя на земле оставить.
Старуха и шамкать перестала, ровно зубы отросли и вытолкнули из проваленного рта вполне ещё сочные уста.
— Кто книгу давал читать? — даже голос зазвучал по–женски.
— Да старец один, именем Ослаб.
— Это который при монастыре в Руси обитает?
— Так и есть, царица, ослабленный старец!
— А имя тебе — Пересвет?
Тут гоноша вдохновился, надежду почуял.
— Пересвет! Отшельником этим и наречён.
— Так бы сразу и сказал. — Царица вдруг подломилась и присела на камень. — Рано ты явился, гоноша.
— Ну вот, то рано, то поздно! — возмутился ражный. — Всё тебе к сроку надобно, а рок иначе судит!
— Рано оттого, что Белые Дивы в моих горах ещё не заневестились, — загоревала царица. — Самым старшим от роду дюжины лет не миновало, остальным и того меньше. Даже грудные младенцы есть, да грудь дать некому. А по нашим обычаям лишь на семнадцатом году девицы в поленицы выходят. Да и то не все, а только те, что в битве ворога одолеют. Иные мои отроковицы малые уже сходились в сечах с супостатом и довольно их перебили. Да вот беда, летами не вышли.
— Где же те, что вышли?
— А все на бранном поле сгинули! Все, как одна, полегли в битве с новыми татарами…
— Солевары мне сказали, иных полонили да в неволю увели! Да не верится мне, чтоб Белую Диву взять было можно помимо воли её.
— Добро, что не поверил солеварам… Да только двух моих Див всё же взяли в полон. Самых красных да гоношистых…
— Верно, худых дев ты вскормила, царица! Что же они себя жизни не лишили, дабы во вражеские руки не даваться?
— По моей воле, ражный, — горько призналась царица. — Я велела им в полон пойти.
— Зачем же?
Владычица Белых Див ещё пуще опечалилась.
— Хан Тохтамыш половину драгоценной добычи шлёт Тимуру. Мыслила, полениц моих поделит, одну наложницей хромцу отправит, другую себе оставит. А как искушённые прелестью Див станут домогаться соития, те обоих и зарежут. Чтоб отомстить за сестёр своих… Жалею теперь. Уж год миновал, а сей грозный хан и его хромой владыка всё ещё живы. Знать, напрасно отдала отроковиц на муки неволи… А может, в наложницы продали их, может, уж нет на свете девиц, ибо строптивы и насилия не потерпят. Сижу теперь и гадаю…
Пересвет подпруги подтянул и в седло вскочил.
— Где же этого Тохтамыша сыскать?
— Его искать себе на погибель. Как ты вызволишь моих сестёр? Коль сам отрок ещё?
— Как–нибудь вызволю!
— Дам тебе много злата и самоцветов, — подумав, вдруг решила царица.
— Конь у тебя добрый, увезёт. Ты выкупи Див полонённых. Тохтамыш и Тимур охочи до всяческих драгоценностей, увидят и не стерпят, хоть одну, да продадут. Вот и будет тебе поленица…
Ражный и не дослушал царицу.
— Не надо мне злата, и выкупать не стану! А Диву себе и так добуду!
— Ты бы не хорохорился, отрок! — прикрикнула старуха. — Прежде изведал бы силу Тохтамышеву. А сила его в злате! Искусить его надобно. Иначе будет тебе погибель, а не женитьба.
— Мне, царица, так и так погибель грозит, — признался Пересвет. — Не будучи исполином, мне побеждённым и убитым быть. Так в Нечитаной Книге сказано. А добуду себе поленицу свою, Челубея одолею. Тогда мне и побеждать в честь, и умирать во славу.
Царица отступила, озрела ражного и вдруг поклонилась ему в пояс и повинилась:
— Прости меня, старую, думала, ты отрок не смыслёный, а ты — гоноша ражный. Возвращайся к солеварам, а оттуда становись на чумацкий шлях и поезжай на Ра–реку, что ныне Волгой прозывают. Там ордынский город Сарай, который теперь под Тохтамышевой властью. В ханском дворце его логово. И Белых Див держал там же, в подземельях. Если куда не спровадил…
— Благодарствую, царица!
Пересвет взвил было коня, однако её жесткая рука вдруг осадила.
— Постой, отрок! Жеребец у тебя добрый, редкостной масти. Загляденье!.. Но сам ты неказист, и одёжка на тебе срамная. А от поршней да шапчонки скуфейчатой Русью за версту разит! Возьми вот узелок да обрядись. Новые татары прежним не чета, эти чтут богатство…
Ражный принял тряпичный узел, к седлу приторочил, но старуха не отпускала.
— Коль сыщешь моих дев, — промолвила она и вынула из ножен свой нож, — сначала подашь им сей знак!
— Зачем?
— Они хоть и красные на вид, да разные по нраву. Которой сердце отзовётся, ту и возьмёшь! Позрев мой знак, поленица строптивости лишится, с тобою пойдёт, куда пожелаешь. А то ведь они хоть и в полоне, да всё одно своенравны.
Пересвет взял засапожник, посмотрел со всех сторон — обыкновенный омуженский нож, кривой, как волчий клык…
— Да у меня такой же есть!
— Свой мне отдай, — велела царица. — А мой поленицам вручи!
Ражный обменялся засапожниками и медлить боле не стал, вздыбил красного коня и понёсся с горы вниз. А старуха спохватилась, закричала вослед:
— Только гляди, гоноша! Коль вызволишь себе деву, ни силой, ни хитростью её не бери! Только любовью, как в Купальскую ночь! Слышишь ли меня?.. Да тоже смотри не усни!.. Будучи с ней на ложе! А то сподобишься на поединок!.. Станешь исполином, как проснёшься!..
Хотела ещё что–то добавить, да от крика сорвала голос, заперхала, зашамкала, забрусила. И не сладив со старостью, вовсе махнула рукой, сдавленно прошептав себе под нос:
