Ознакомительная версия.
На другом краю острова тоже что-то делалось, оттуда доносились хлопки мушкетов, гулко громыхнули большие пушки, но к этим звукам Семён не прислушивался. Он свою часть ратной работы сделал.
– Пушки чисти! – приказал он помощникам, что, забыв о деле, с разинутыми ртами глазели на побоище. – Снаружи песком драить, всухую, чтобы сияло, а то позеленеют от соли – стрелять будет неловко.
Онфирий и Иванище со вздохом пошли к орудиям. Семён принялся убирать остатки неистраченного зелья/Огненный бой короток, кто-то кого-то ещё режет, а пушки уже молчат, и пушкари прибирают их, готовя к будущим сражениям.
Персам на воде биться несподручно, из всех галер, срубленных под началом взятого на персидскую службу немчина Цысарской земли, из-под Свиного острова утекло едва ли пяток. Сам Мамед-хан спасся, бежав на одном из уцелевших корабликов, а вот сын его – персидский княжич Шабын Дебей – попал в плен и брошен был на кругу вместе с иной богатой добычей.
С того дня на море у казаков соперников не осталось.
Возрыдали прибрежные городы, ужаснулись народы. Кто мог – отсиживался за стенами, остальные готовились к смерти. Прибрежные городки Фарабад и Астрабад, прежде уцелевшие за казацким недосугом, теперь были разграблены начисто.
Последнее время обученные нуждой казаки отовсюду кроме грабёжной добычи везли ещё и воду в бурдюках. Однако всё равно воды на острову не хватало, и многие пили прямо из моря. Результат не замедлил сказаться, в лагере объявились повальные болезни. Одним из первых слёг хвалившийся здоровьем Игнат Заворуй.
– Да я ничо, – объяснял он Семёну. – Я здоровый, вишь харя какая красная. Только смага умучала, сил нет.
Семён качал головой, глядя на опухшую Игнашкину физиономию. Самому Семену выдаваемой воды хватало, выручала пустынная привычка не тратить драгоценную влагу на что попало. К солёной морской воде Семён не притрагивался, умывался, как в Коране предписано – песком, рыбу, которой по временам промышляли разбойники, не варил, а жевал так, сырьём. Больному Игнашке он тоже принёс звено севрюжинки, отжал сок, хотел напоить приятеля, но тот воспротивился что есть мочи.
– Да ты чо, разумом рехнулся?! Этакую погань пить! Ты бы ещё лягуху предложил или червяка.
– Смерть подопрёт – и червяка съешь, – спокойно заметил Семён.
– Да ну тебя! Это ты, видать, у арапов понабрался. Вспомни, по деревням, когда недород, мужики с голоду мрут, но лягушку или иную дрянь не едят. Поварил бы хоть в горькой воде. Всё равно ведь присаливать надо.
– Нельзя ничего в море присаливать, тут самый ветер и без того солёный. С горькой воды ты и пухнешь, – уговаривал Семён, – и смага тебе чудится, и харя у тебя скарлатная от морской соли. Будет кобениться, Игнат, выпей – полегчает.
Однако у Игнашки блевотина подступала к горлу при одной мысли о таковом лечении, и на все уговоры он только мотал головой, не замечая, что плохеет с каждым днём. Даже редька, которую домовитый Тимоха честно разделил с Семёном, не помогала. Хоть и не горька зелёная редька, а всё нутро жжёт.
К июлю месяцу по всему морю не осталось непограбленных деревень, и лишь крепкие города Астрахань и Дербент жили неопасно. Люди богатые отъехали из беспокойных мест, пастухи отогнали отары в глубь матёрой земли, и даже огородники старались поскорей снять урожай и увезти из недобрых мест. Добычи казакам сильна поубавилось, начал прижимать голод. Тогда-то на кругу Серёжка Кривой и предложил сплавать в трухмены.
Трухменская земля пустынна и безводна. Городов там нет, нет ни купцов, ни землепашцев, а только кочевые юрты. Народец живёт немирный, умеющий за себя постоять. Но что делать, если, кроме трухмен, некого стало притеснять?
– Стад овечьих и конских у них много, – объяснял Серёжка. – Текинские аргамаки у торговцев особо ценятся, и овцы у трухмен хороши – всё жирнохвостые да курдючные.
Плыть до Мангышлака неблизкий путь, многие среди казаков сомневались, будет ли прок с такого похода. Тогда Серёжка, шарахнув шапкой о землю, велел спросить колдуна. Кликнули Орефу. Тот пришёл важный, в расшитом халате и шемаханском колпаке со звёздами. Изругал всех, что прежде к нему не обратились, потом смилостивился и потребовал для волхвания барана. Сыскали и барана. Орефа барана связал, взялся волхвать, башку ему открутя. Выл, крутился, как припадочный, весь майдан запакастил бараньими чревами, а в конце сказал, что всё кончится по-доброму. Мол, так бы удачи не было, но он, Орефа, наворожил. С тем отряд на десятке стругов и уплыл к Чекелену.
Семён и в этот раз остался на острову. Нечего ему делать средь пустого берега. Мусу в те края занести никоим ветром не может, а всех зипунов всё одно не соберёшь. К тому же не отпускал Игнашка Жариков, расхворавшийся всерьёз. Он уже большею частью лежал без памяти или метался в горячке и бредил бессвязно Последние два дня Семён уже не отходил от Игнашкиной постели. Поил беспамятного скудно выдаваемой пресной водой и рыбным соком, сгонял с лица настырных мух, которых роилось всюду несметное множество.
Под вечер третьего Игнашка открыл глаза, неожиданно ясным взором обвёл округ себя, потом слабо улыбнулся.
– Сёмка... ишь ты, рядом сидишь, не кинул. А я, вишь, и впрямь умираю. Не думал так-то...
Семён молчал, соглашаясь. Чего врать, если на человека просветление сошло и он с жизнью прощаться начал? В такой миг взор страдальца насквозь пронзает, его ничем не обманешь и не утешишь.
– Я, Сёма, о чём припомнил... – зашептал Игнашка. – У нас в деревне колодезь был, опчественный. Глубокий, с чигирём... Меня мамка на этот колодезь за водой посылала. А мне, пострелёнку, лень через всю деревню-то с коромыслом брести, так я в озере зачерпну и говорю, что уже сходил. А в озере-то вода тёплая и тиновата, мать попробует – и ну на меня ругаться! Бывало, что и воду выплеснет: иди, говорит, за новой. Сладкая вода была в колодезе, и чигирь скрипучий, поёт... Туда бы сейчас, на полчасочка, воды мамке принесть...
Семён, поникнув, кивал головой. Перед глазами маячил колодезь деда Богдана, спасший его когда-то. Вот оно как выходит – не только в пустыне люди о воде бредят, но порой и посреди моря.
– Попа Ивана позвать, что ли? – спросил Семён и осёкся, наткнувшись на неподвижный Игнашкин взор. Не дошёл Игнашка Жариков до своего колодца.
* * *
Через день вернулись добытчики, плававшие в трухмены. Вернулись почитай что пустыми, юртовщики успели отогнать стада и встретить казачью братию боем. В этом бою калёная туркменская стрела отыскала Серёжку Кривого, отправка мятежного атамана на суд божий.
Как обычно бывает, гибель вожака тяжко сказалась на всём казацком таборе. Люди разом почувствовали себя в беде, всем припомнились хвори и беды последних недель: скорбут и водянка, чесотка и вражеское ружьё. Разин злобно ругался, выискивая, на ком сорвать гнев, а потом, вспомнив Орефово гадание, выволок его на середину круга, потребовал ответа за прилюдное враньё. Орефа скрипел и огрызался, как загнанная крыса, но ни в ком не находил защиты. Злобный колдун всем успел стать поперёк глотки. Под улюлюканье собравшихся Орефу растелешили и всыпали по голому две дюжины плетей.
Ознакомительная версия.
