Впрочем, те, кого увозили на телеге — может, они и были такими нюхачами-неучами?
А потом я задал себе тот же вопрос, что и вы, почтенный брат Сианарху. С чего это я взял, что речь идёт о делах прошлых и нюхача более в доме нет? Может, на телеге совсем других увозили, а в доме и сейчас кто-то шуршит? Один из тех, с кем я рядом. Может, умный и весёлый Алай, а может, простой, как башмак, Хайтару. Может, безумная девка Хасинайи, а может, наш старшой Тангиль… Любого можно взять под подозрение.
Но коли так, то дело становится куда сложнее. Хотя, не скрою, и занятнее.
Спрашиваете, не обнаружил ли я ещё каких странностей в тамошней жизни? Тут мне сложновато будет ответить, потому что, как вы знаете, есть твёрдо установленные вещи, а есть догадки и прикидки. Очищенные от пыли тропинки на чердаке — это твёрдо установленное. А вот если хотите догадок… Едва лишь я пообвыкся в доме, как у меня стали возникать некоторые вопросы.
Например — а не многовато ли у господина лекаря слуг? Если по-хозяйственному взглянуть — и троих хватило бы. Кучер, садовник, ну и по всякой домашней работе. Убирать, стирать, готовить. Обычная экономка. Да, жалованье экономки, конечно, выше, чем у какой-нибудь Хасинайи, которая неизвестно ещё, получает ли хоть грош или просто за харчи трудится — но господин Алаглани не бедняк и на экономке бы не разорился. Да и на скупца он не похож. Слугам платит немного, но скупцы — они же во всём скупцы, а не только в этом. Помните скупца из Тмаа-Ахори? Тот каждый камешек, на дороге найденный, к себе в дом волок — авось пригодится. Нет, будь господин Алаглани скуп — он первым бы делом на кормёжке экономил. А если подсчитать, сколько кормёжка наша стоит по средним базарным ценам, и сравнить с другими домами, то очень даже неплохо здешним слугам живётся. К тому же он, отпуская от себя слугу, денег даёт… нет, экономка бы уж всяко обошлась дешевле.
Так вот, если убедили вас мои доводы — то как объяснить, зачем столько слуг? Для важности? Но какая важность, если, во-первых, господин Алаглани не высокороден, а во-вторых, сейчас всё-таки не Старый Порядок. Ну что, сойдёт за странность? Вот-вот! Странность-то она странность, но не такая, как на чердаке. Тут всё равно одни лишь догадки да расклады. Вдруг я чего не знаю, а объяснение на самом деле проще некуда?
Вторая странность — ещё туманнее. В том смысле, что, может, на странность и не тянет. Вот смотрите — в доме девять слуг. Все — очень разные. И по возрасту, и по уму, и по характеру. Казалось бы, должно быть, как в любом доме, где много обслуги. То есть — друг другу пакости всякие творить, языками друг о друге чесать, господину наушничать, драться, младших да слабых гонять. А тут ничего подобного! Не то чтобы здешние сильно меж собой дружны — но уж точно не жбан с пауками. Старшой, правда, затрещины и пинки отвешивает, но всегда за дело. Так ведь и старшой он, на то и власть ему дана. А чтобы между собой — не было такого. Хотя видно, что братцев-поваров недолюбливают, Хасинайи побаиваются, над таким увальнем, как Хайтару, в любом другом месте непременно бы издевались. В чём же дело? Думаете, это господин Алаглани за нравами следит? Ничего подобного! Как между собой слуги живут, он вовсе даже не интересуется. Тангиль ему о делах, конечно, докладывает, но о каких делах? Что остались непрополотыми грядки сельдерея — скажет, а что Дамиль ночью плакал — нет. Мелочь, не стоящая внимания господского.
А вот моего внимания всё-таки стоит. Потому что здесь, как убедился я, такое нередко бывает — и не только с самым из нас младшим, Дамилем. Слышал я, как и Алай, даже не проснувшись, слезами исходил, и как Хайтару в огороде плакал, когда полагал, что никого рядом нет, и даже мрачные братцы-повара во сне слезу пускали. С чего бы? Понятно, когда слуга после наказания плачет, ну, или ожидая наказания. А тут иное дело какое-то. Не знаю, как объяснить… Воспоминания какие-то тяжёлые, говорите? Между прочим, вы правы. Но и тут не всё так просто, как вам кажется. Вот и ещё одна странность, которая не относится к твёрдо установленным вещам.
А из твёрдо установленных — вот, пожалуйста. Довольно часто господин Алаглани после ужина зовёт в свой кабинет кого-то из слуг. Приходит в людскую Дамиль, тянет, допустим, за рукав Хайтару и говорит: «К господину!». Вздыхает Хайтару и плетётся вслед за Дамилем в господские покои. И по спине его видно, насколько ему это приглашение не нравится. Возвращается через полчаса, а иногда и через час. Ни слова ни говоря, на тюфяк заваливается. А среди ночи может слезу пустить. Не всегда это бывает, не каждый день. И никогда не было, чтобы лекарь наш подряд одного и того же вызвал.
Пытался я осторожненько расспрашивать, что это и зачем, но толку никакого от расспросов не вышло. Или вообще мне не отвечали, или, как вот Алай, говорили: «Да ничего такого. Позовут когда — сам и узнаешь».
Очень мне это интересно показалось. И — не стану скрывать — страшновато. Что такое происходит в кабинете господина Алаглани, о чём никто говорить не хочет и после чего плачут? Догадки в голову приходили самые разные, от некоторых и жуть брала. И напрягал я мозги — если оно и впрямь, как мне мыслится, сам-то я себя как поведу? Понимал, что хочешь не хочешь, а придётся сдержаться, ибо есть такое слово «надо». Нужда превыше чести. И гадал — а хватит ли мне на то силы? Молил Творца, чтобы хватило, потому что иначе зачем вообще всё дело было начинать?
А когда это, наконец, случилось — в смысле, когда позвали меня к господину, все мои страхи да расклады скукожились, как весенний снег, когда солнце припекать начинает.
Это случилось спустя три недели, как я в доме господина Алаглани появился. День, помню, выдался дождливый, натянуло ещё накануне облаков, отгремела ночью гроза. Что дожди пошли — это, конечно, меня порадовало, потому что меньше придётся поливать. До того ведь такая сушь стояла, что всем нам — и даже Дамилю, приходилось после ужина, как жара ослабнет, в огород вёдра таскать. Колодезь уже был близок к истощению. Но помиловал Творец, нагнал серые, обильные влагой тучи. И потому на душе у меня было светло. Теперь после ужина поливы отменились, можно было сидеть в людской и, пока совсем не стемнеет, играть в камешки.
Знаете, наверное, такую игру? Нет, почтенный брат, это не азартная игра и не подпадает под уложение Восьмых Врат. Значит, так, объясняю: играют четверо, у каждого по десять камней, пять чёрных, пять белых. Камни располагаются наискосок. Ходить чёрным камнем можно вперёд-назад, а белым — вправо-влево, но только на один палец. Чужие камни можно снимать, коли твой в него первым упрётся. Побеждает, кто больше своих камней доведёт до дальней черты. Первым ходит тот, кто с северной стороны сидит… В камешки у нас лучше всех Алай играет, и Халти тоже, а я старался больше проигрывать. На что играли, может, спросите? Иногда на щелбаны, а иногда и просто так — особенно, когда Алай с Халти были среди четвёрки игроков.
Ладно, я понял — это к делу не относится, про камешки больше не буду. В общем, сидели мы, играли, я для разнообразия совсем уж победить собрался — и тут приходит в людскую Дамиль и меня к господину кличет.
Ну, подумал я, началось! А куда деваться — встал и пошёл. Поднялся вслед за Дамилем по лестнице, тот постучался в кабинет: мол, тут он, Гилар, явился не запылился.
Сидел господин Алаглани, как и в первый день, за столом, а вот кот его — не на подоконнике, а в кресле для посетителей. Когда вошёл я с поклоном, поднял он, то есть кот, голову и внимательно так на меня посмотрел. Точно на мышь дохлую: то ли самому жрать, то ли хозяину принесть.
А вот что новое обнаружилось в кабинете — это два зеркала в медной оправе и на медных же подставках. На столе они стояли, на разных его концах. Зеркала немного странные — поверхность чуть вогнута, и оттого отражение кажется вытянутым и сплющенным с боков. Форма зеркал, спрашиваете? Овальные оба, в высоту примерно три королевские длани, в ширину — две.
В кабинете светло — хоть и затянуто небо облаками, но не закатилось ещё солнце и сквозь облака мутно просвечивает, вроде как желток яичный. Ну, и свечи в люстре зажжены. Господин Алаглани за столом сидит, смотрит на меня и краем губ улыбается. А я стою у двери дурак дураком.
— Ну что, Гилар, — спрашивает он, — как тебе служится?
— Хорошо, господин мой, — отвечаю.
— Это хорошо, что хорошо, — отвечает он и встаёт из-за стола. На нём всё тот же расшитый серебром халат, но на шее — та цепочка с изумрудом, что я в первый день у него видел.
Подошёл он к гостевому креслу, взял на руки кота — и мне рукой показывает: садись, мол.
А я что, я сел. Странно это, конечно, что господин слугу точно знатного посетителя принимает, но это ведь не первая странность в аптекарском доме. Большое кресло, двое таких, как я, поместятся.
А когда сел, то приметил, что зеркала на столе как раз в мою сторону смотрят. А между зеркалами, на краю стола — подсвечник, и три свечи горят. Уж непонятно зачем, и без них светло.
