В кошеле на поясе у Елены звенело серебра — полукоп и умеренно «худых» королевских тынф — примерно на полтора мерка, остатки «выходного пособия», врученного Сантели. Городских цен женщина еще не знала, но уже явственно поняла, что финансовая пропасть внезапно разверзлась у самых подошв. А ботинки, к слову, протерлись уже до второго слоя козлиной кожи и настоятельно требовали починки.
— Добл в месяц, — кивнула она.
— Как пожелаешь, — еще шире оскалился фехтмейстер. Вернул кинжал хозяйке и неожиданно приказал совершенно иным тоном, с категоричной, непреклонной требовательностью. — На колени!
«Вот это повороты!»
Ноги у Елены-Вэндеры подломились будто сами собой, коленные чашечки больно стукнулись о каменный пол. Фигуэредо поднял руки вверх и вперед, накрывая женщину рваной тенью, как гигантская летучая мышь.
— Пантократор свидетель, пред образом Отца Мечей и Первого Учителя я беру тебя в ученицы. Пока сможешь платить за обучение, я открою тебе секреты клинка — длинного и короткого, изогнутого и прямого, а также поведаю о тайнах копья и властелина оружия — кинжала. Если мое знание окажется не подвластно твоему разуму и телу, я изгоню тебя. Если укрепишься в Искусстве, я назову тебя подмастерьем и позволю открыто назваться моей ученицей.
Фигуэредо помолчал и добавил уже совсем другим тоном, будто исполнил навязший в зубах ритуал и опять вернулся к себе прежнему:
— А мастером тебе все равно не стать никогда, так что и говорить об этом нет нужды. Но… — безобразная улыбка стала еще шире, превратившись в злой оскал. — Постижение Высокого Искусства трудно само по себе. Даже для того, кто родился бойцом. А для тебя оно станет наукой боли. Если ты готова, приходи завтра, после полуденного колокола. Кстати, не забудь первый добл, плату я беру вперед. А звать я тебя стану…
— Меня зовут… — хотела было напомнить Елена.
— Кому это нужно? — с великолепным безразличием отмахнулся Фигуэредо. — До той поры, когда я сам назову тебя подмастерьем, достойным настоящего клинка, ты ничто, ты хуже свиньи или овцы. Потому что свинья приносит пользу, ты же долгие месяцы будешь только отнимать мое время.
«И приносить тебе доблы, сушеный урод, на которые ты хоть пожрешь по-людски» — подумала Елена, однако оставила эту мысль при себе.
— Я буду звать тебя Бродяжкой, потому что большего ты недостойна. А теперь прочь с глаз моих и не вздумай осквернить это место своей беспомощностью до полуденного колокола. Прочь!
Глава 2
О сбережении и кропотливом умножении
Считается, что на виселице умирают неприятно, зато быстро. Что ж, бывает и так, однако не всегда. Веревка, узел, телосложение, мастерство палача, наконец — все имеет значение.
Этот висельник задыхался долго, неистово колотя пятками по фигурной бронзовой решетке. Флесса смотрела мимо казнимого, на гавань Малэрсида. Ветер с востока подгонял торговые суда, глубоко осевшие под тяжестью грузов, помогал выйти в открытый океан. Осень… последние недели хорошего ветра и спокойных волн. Время спешить, закрывая годовую торговлю и подводя баланс. Кто слишком торопится и свернет операции раньше срока — потеряет прибыль. Кто задержится — рискует попасть в бури. Под яркими, но уже холодными лучами солнца синяя гладь Великой Гавани искрилась сапфировой пылью. А Привратный остров с блестящей иглой маяка смотрелся подобно изысканной солонке из золота.
Второй визитер, наоборот, с живым интересом созерцал агонию. Судя по выражению неприятной, почти квадратной физиономии, подобные зрелища были ему не впервой и вызывали только живой интерес знатока. Флесса, которая по приказу чтимого отца завязала с модой рутьеров, свысока глянула на одежду гостя, который был одет как раз по-военному. Стеганая куртка с чрезмерно расширенными плечами и множеством серебряных гвоздиков, имитирующих стальной подбой бригантины. Узкие обтягивающие чулки тонкого сукна. Жесткие сапоги с расширенными носами, похожими на весло. Наемник. Не рыцарь — тот надел бы остроносые туфли, имитирующие стальной ботинок для конного боя. Не вооружен, хотя пояс при нем и с характерной потертостью там, где постоянно подвешена перевязь. За правым плечом наемника молчаливой статуей высился гвардеец из личной охраны правителя Малэрсида.
Герцог думал, шевеля седыми бровями и поглаживая хрустальный флакончик, что висел у него на шее. Казалось, неритмичный стук голых пяток по решетке владетеля нисколько не отвлекал. Скорее всего, так и было. По легенде, тридцать с лишним лет назад Старик (который тогда еще не был старым,) приказал повесить на дворцовой стене старшего брата, знаменуя, таким образом, завершение внутрисемейной конкуренции за герцогский обруч-корону. В качестве перекладины ретивые слуги использовали старый флагшток, а единственный оставшийся в живых Вартенслебен пил вино, глядя на продолжительную, очень продолжительную агонию самого ненавистного из своих врагов.
Комнату, напротив которой оказался первый висельник, новый герцог указал превратить в свой рабочий кабинет, а флагшток укрепили железом и время от времени использовали по новому назначению. Для особенных случаев или по настроению хозяина.
Наемник оторвался от созерцания трупа и начал рассматривать герб Вартенслебенов, выложенный двуцветным травертином. Флесса молча страдала, удерживая на лице маску почтительного ожидания. Тяжелая папка оттягивала руку, а сапоги для верховой езды были не разношены должным образом и сильно жали. Винить, впрочем, приходилось только себя — придворный обувщик честно предупредил о том, что надо бы подержать сапожки на подогретых колодках еще хотя бы пару дней. Для придания дивной мягкости, которой, в числе прочего, славились изделия кожевенных мастеров славного Малэрсида. Женщина не привыкла испытывать хоть какие-то ограничения, и потому неудобство ощущалось с удвоенной силой. Очень хотелось кого-нибудь выпороть кнутом.
Солнце запустило цепкие лучи сквозь решетку. Флесса машинально сморщила прямой породистый нос — шаровары висельника из пестрой ткани с подшитыми лентами быстро намокали. Герцог взял флакон и откинул золотую крышку. По кабинету заструился неописуемый аромат тончайшего южного перца, иначе именуемого «фениксом пряностей». Самой дорогой специи в мире, которую отмеряли на вес драгоценными камнями и даже в пищу не подсыпали из-за цены. Старик поднес флакон к носу, затянулся, чуть прищурившись от удовольствия. Помимо чудесного запаха перец облегчал дыхание, прочищал легкие, осушал мокроту и в целом бодрил.
— Хорошо, — сказал, наконец, грозный старик. — Считайте, договорились.
— Мое почтение и благодарность, — наемник изобразил поклон, не слишком подобострастный, но в то же время достаточно учтивый.
— Мой казначей выдаст вам средства для найма… — герцог задумался. — Пятидесяти бойцов. Хороших пехотинцев. И десятка сержантов. Этого хватит.
— Позвольте…
— Не позволю, — отрезал владетель. — Вы забываете, что я тоже немало провел в седле, с копьем в руке. Вам нужно всего лишь привести к покорности зарвавшийся монастырь. Денег у святош нет, а стены обители не ремонтировали с самого Катаклизма. Полусотни хороших воинов достаточно с избытком, даже без кавалерии.
— Осмелюсь заметить, — не унимался изрядно разочарованный рутьер. — Камень стареет медленно, так что стены там все еще вполне достойные. А монахи уступать не собираются. И настоятель весьма популярен в народе. Как мне донесли, они объявили добровольный сбор пожертвований с окружающих земель и вполне могут набрать сумму достаточную, чтобы нанять собственный отряд для обороны. Их придется вести к повиновению достаточно… энергично.
— Да будут прокляты нерадивые слуги господни, — сердито вымолвил герцог. — Которые забыли, что богу богово, а на земле, слава Пантократору, держат руку мирские владыки. Так повелось после падения Старой Империи и так должно продолжаться впредь. Хорошо, семьдесят пехотинцев. И не более.
Наемник вновь поклонился, на лице его читалось отчетливое недовольство и несогласие, однако рутьер понимал, что большего он здесь не получит.
