Так Старый Бю получил свою награду от норангенфьордского ярла.
Глава шестая,
в которой Рагнар Ворон покидает Нурфьорд
Утром второго дня, если считать с момента ухода Старого Бю, Рагнар Ворон вышел из его дома. Лечение древней бабки, которая велела звать себя «юной Эйлой», ставило его на ноги с поразительной быстротой. Если еще вчера ему казалось, что он не встанет с постели еще недели две, то сегодня он уже уверенно шел к берегу, где на расчалках стоял его «Ворон». Нет, к пляскам или битвам он еще не был готов, но все-таки… Раны его почти не болели, голова уже не кружилась, разве что временами накатывала слабость, но быстро отступала. Рагнар был ранен далеко не в первый раз, доставалось ему и хуже, и он прекрасно помнил, сколько времени требовало выздоровление. Юная Эйла же просто творила чудеса. Поразительно было то, что колдунья такой силы жила в нищей рыбацкой деревушке, где и народу-то было раз-два и обчелся. Дорогих подарков или хотя бы приличной оплаты тут точно не получишь. По ее умению, жить бы ей при каком-нибудь ярле, это как самое меньшее, а строго разбираясь, такую колдунью не зазорно было бы иметь возле себя и королю. Мысли о королях вызвали сильное раздражение, и Ворон плюнул на песок. Если телу его и стало много лучше, то на душе было мерзко. Так бездарно угробить свой хирд, где каждого из воинов он знал с самого раннего своего детства! И во имя чего?! За золото хитроумного ярла Хрольфа? Фенрир сожри все это золото вместе с Хрольфом и Гальфданом!
Он согласился на эту работу только потому, что хотел быстро заработать деньги и потом вместе с хирдом навсегда оставить норвежские берега. Причины были возвышенные, конечно же, конечно же, конечно… Тьфу! Ворон ничем, кроме неприятностей, не был обязан Гальфдану Черному, и он не колебался, когда согласился на работу, предложенную Хрольфом. А теперь оказался в положении куда более худшем, чем был до того. Хирда нет. Гальфдан Черный не простит его, и будет искать, и преследовать по всей Норвегии. А после того, как он в полубреду, послал Старого Бю гонцом к Хрольфу, нетрудно было себе представить, что и Пешеход теперь крайне заинтересован в том, чтобы найти его.
Жадность и глупость, вот как это называется. И поспешность. Глупая торопливость. Хотелось быстро купить еще два драккара и нанять людей. Локи подери жадность, глупость и торопливость, денег и так бы хватило на один, а второй можно было купить в следующем году!
Размышляя, Рагнар дошел до берега и теперь смотрел на свой драккар, который уже сняли с расчалок и выкатили на берег, подперев бревнами. На миг ему показалось, что на него с борта «Ворона» смотрит его хирд, и на миг же он зажмурился. Но драккар с погибшим хирдом стоял перед глазами, и Ворон открыл глаза. Мгновение слабости откатило, на «Ворона» смотрел его хозяин, хевдинг, потерявший свой хирд, но уцелевший и имеющий пару дней на обдумывание, что делать дальше.
Рагнар тяжело перебрался через борт, плечо и лопатка напомнили о себе, но как-то несерьезно, словно ранен он был уже давно. Рагнар осматривал «Ворона». Драккар потрепало, но, если бы хирд или хотя бы половина, остались в живых, на нем вполне можно было выйти в море.
Немного удивляло то, что местные, судя по всему, ничего не взяли с драккара. На палубе валялось несколько боевых топоров, меч, пара копий, несколько кожаных мешков его хирдманнов, а под настилом, где до боя хранилось оружие, нашлись и остальные мешки. Рагнар подобрал один топор. Рукоятка была покрыта искусной резьбой, а лезвие было намного больше, чем обычно бывает у таких топоров. На лезвие красовалась руна «Тейваз», руна воина, посвященная Тюру. Топор Эйнара Бешеного, человека, который не знал никакой иной жизни, кроме как на борту драккара «Ворон». В свое время Оттар Медведь подобрал его в море, Эйнар цеплялся за доску и скоро бы утонул. Он совершенно ничего не помнил о прежней жизни, да так и не вспомнил. Даже новое имя ему дал Оттар.
Местные вообще ничего не взяли! Нашелся и его мешок. Рагнар закинул его за спину, прихватил топор Эйнара и слез с борта.
Навстречу ему попался мальчишка, белоголовый, как льняная кудель, и грязный, как матерый кабан. Рагнар поманил его пальцем и сказал: «Скажи людям в деревне, что они могут взять те вещи, которые остались на драккаре, только пусть не трогают сам драккар и его оснастку и пусть присмотрят за ним, пока я не вернусь». Мальчишка убежал, а через некоторое время селищенцы кинулись к его драккару.
Рагнар смотрел на них от дома Старого Бю. Когда чужие люди начали карабкаться на его драккар, он чуть не побежал на берег обратно — отогнать, не пустить, не позволить им расхватать вещи его хирдманнов. Но за все следовало платить. Рагнар намеревался оставить здесь драккар, пока суд да дело, а местные могли приглядеть за ним.
Из дома выглянула юная Эйла и на сей раз звонким, девичьим голоском позвала: «Иди в дом, дурень! Пора пойло твое хлебать!» Рагнар послушно шагнул в дом, кинул мешок под лавку, а топор поставив в головах у постели. «Раздевайся! Совсем! И ложись на постель!» — Суровым мужским голосом сказал юная Эйла. Рагнар разделся и лег на постель. И почти успел задуматься, как Эйла вдруг встала ему на спину босыми ногами. Весила бабка, как медведь-второгодок, так, во всяком случае, показалось Ворону сначала. Он завозился было, чтобы стряхнуть юную Эйлу, но не тут-то было. «Лежи, недоумок! Второй раз разуваться не стану!» — Молвила юная Эйла голосом, в котором на сей раз взревывал весенний олень.
Через миг ее тяжесть перестала быть настолько невыносимой, а потом бабка принялась медленно ходить по нему, что-то напевая себе под нос и посыпая его, как он чувствовал, чем-то сухим и колючим. Рагнар скосил глаза, в надежде рассмотреть то, что сыпалось ему на спину и так и не смог понять, чем его пользовала юная Эйла: крошки были ярко-красного цвета, величиной в голову лесного муравья, и тут же таяли, коснувшись тела, и впитывались без остатка. А Эйла все бродила по нему, задумчиво что-то бормоча. Он вслушался, но так ничего и не разобрал.
Старчески охая, юная Эйла слезла, наконец, с него, присовокупив: «Что-то в спину колотье вступило. К дождю». Как только она договорила это, снаружи хлынул ливень, а юная Эйла шлепнула Ворона по заду и молодо расхохоталась. Затем она укутала его шкурой и снова пошла к очагу, а еще через миг его кожу стало немилосердно драть. Вначале ощущения напоминали прикосновения матерой крапивы, а затем стало подпаливать, словно огнем и Рагнар был вынужден стиснуть зубы, чтобы не стонать. Юной Эйле и нужды не было до его ощущений, она поднесла к его носу ложку очередной дряни и он покорно всосал ужасное варево. Оно комом упало в желудок, а в следующий миг по его голове словно ударили молотом, предметы утеряли резкость, слух почти перестал улавливать шум дождя, а перед его внутренним взором предстал его драккар, с его людьми. Драккар шел прямо на него, стоящего в полосе прибоя и никто из хирдманнов его не замечал, как не замечал и скалу, торчавшую из-под воды как раз по ходу «Ворона». Рагнар попытался крикнуть, но язык не слушался и драккар полным ходом вогнал себе под нос черный мокрый камень, раздался хруст, и люди попадали с румов. В следующий миг над его драккаром поднялась синеватая тень, по форме и величине повторявшая «Ворон» до последней веревки. И такие же синеватые, дымчатые хирдманны, снова сидящие на румах, наконец, заметили Рагнара и поприветствовали его поднятием правых рук. Рагнар пошел было к «Ворону», когда Эрик Весло, стоящий не у кормила, а на носу, отрицательно помотал головой. И дымчатый драккар исчез. Шум в голове пропал, все вокруг вновь обрело былую четкость, и юная Эйла строго произнесла: «Ну, вот и простились. А теперь — спи». И Рагнар Ворон крепко уснул.
Когда он проснулся, на дворе стояла ночь, дождь тихо стучался по крыше, в очаге красным, уютным жаром дышали угли, а рядом с его постелью стояла обнаженная женщина лет тридцати. Высокая, статная, с пышной и одновременно крепкой грудью, вся в облаке густых длинных светлых волос, с ярко-синими глазами, с красным жадным ртом. По глазам Рагнар узнал юную Эйлу и ущипнул себя за руку, чтобы проснуться. Боль от щипка он почувствовал, но помолодевшая Эйла никуда не исчезла, да и нужды в этом, сказать честно, не было никакой. Как-то утонуло в памяти то, что Эйла — древняя, страшная бабка и что это просто могло быть марой, насланной старой колдуньей с неизвестными ему целями — ну, не приперло же старой бабке покувыркаться с молодым, здоровым мужиком?! Рагнару доводилось слышать о жутких созданиях, которые, обернувшись прекрасной женщиной, сосали кровь у завороженных и беспомощных мужчин, или же, что было ничуть не лучше, высасывали из человека жизненные силы, пока тот не умирал. Но и об этом он сразу позабыл, когда юная Эйла сказала ему: «Потеснись, или ты муж женовидный?» — и жестко рассмеялась. И все исчезло. Все. Погибший хирд, погоня, туманное будущее, боль от ран, все, все, все… А потом юная Эйла встала с постели и, как была, вышла во двор. Дожидаясь ее, Рагнар снова уснул.
