Я снова просматривала снимки всех плато, где были площадки, подходящие для посадки. Мы тщательно и не раз изучили их в поисках отпечатков выдвижных опор, следов от выбросов антигравитационных установок и, наконец, продуктов сгорания из сопел взлётных двигателей. Ничего похожего мы не нашли.
Я смотрела на монитор компьютера и никак не могла понять, что заставило его прилететь сюда и сесть. Совершенно безжизненные и однообразные ландшафты планет, ничего похожего на так интриговавшие наших предков пирамиды, лица сфинксов и петроглифы на Марсе. Всё скучно и серо. Большая планета отдалённо напоминала Луну, но её едкая атмосфера покрывала поверхность унылым туманом, не мешая, тем не менее, при наличии специальных фильтров разглядывать её поверхность. Ничего живого там по определению быть не могло. Зачем же он сел? И куда?
Я уже в который раз попыталась представить себя на месте Азарова и понять, зачем ему было лететь в эту мёртвую планетную систему, а потом садиться на один из этих каменных шаров. И мне снова становилось ясно, что именно на орбите Морония случилось что-то, что заставило его сделать крюк по галактике и залететь в эти края, как он был уверен, ненадолго. Но здесь я снова упиралась в то, что я не знаю, что произошло на орбите колонии мормонов. Открыв файл, переданный нам Звёздной инспекцией, я посмотрела на вероятную реконструкцию враждебного звездолёта. Вероятную, потому что её видели только с поверхности планеты, и из-за расстояния до орбиты, её очертания в глазах различных очевидцев менялись. Кому-то виделся диск, кому-то шар, кому-то «утюг» на подобие поздних ормийских крейсеров, участвовавших в последней алкоро-ормийской войне. Размера он, скорее всего, был именно такого, но что касается его формы… Здесь, пожалуй, тоже был тупик. Я догадывалась, что сейчас агентура инспекции во многих мирах всеми силами пытается установить, кто и зачем мог заинтересоваться Моронием. Инспектора не бросают своих и не прощают тех, кто посягнул на жизнь их товарищей. Они могут искать годами, пока не будет обнаружен пропавший звездолёт или те, кто его уничтожил. Но, судя по тому, что нам так ничего и не сообщили, расследование по горячим следам ничего не дало, и дальнейшее — дело весьма неопределённого будущего.
К тому же, я вынуждена была признать, что проникнуть в мысли Азарова для меня чрезвычайно сложно. Моё мышление довольно прямолинейно, сколько б не шутили окружающие на тему женской логики. С Азаровым всё сложнее. Он мыслит совершенно иначе и обладает иным набором знаний и опыта. Я Воин, моя хитрость укладывается в схемы стратегии и тактики открытого боя и партизанской войны. Бесхитростной меня не назовёшь. Но Азаров — это другое, он — маг, маг сильный, прирождённый, хорошо обученный и посвятивший немалую часть жизни изучению различных мистических учений. Я впадаю в тоску от одних только описаний магических обрядов, он способен одной мыслью изменить окружающую действительность. Он видит то, чего не вижу я, и знает то, что я никогда не смогу постичь. Порой, задумываясь о его потенциале, я теряюсь, потому что не могу понять, как человек, который своим плохим настроением вызывает облачность на небе, может командовать звездолётом. Это всё равно, что посадить Мерлина за баранку грузового кара. Но задумываюсь я об этом редко, потому что в повседневной жизни он ничем не отличается от других офицеров космофлота, к тому же красавец и обаяшка. С ним легко и интересно.
С этого я перескочила к другой мысли. Все мы такие, образцовые офицеры, глядя на которых не подумаешь, что за форменным мундиром прячется что-то странное или даже страшненькое. Я припомнила те дни, когда пришла на «Пилигрим», ещё не зная о его тайной миссии и секретах его экипажа. И все мои офицеры казались мне при первой встрече просто хорошими специалистами и приятными людьми, пока я не узнала, что Белый Волк — оборотень, Эрик Ченг — вампир, Елизар Дакоста — маг, а наш кок Бэтти Фелтон — ведунья. И завораживающий голос Антона Вербицкого, компьютерное мышление Юрия Булатова и внезапная невидимость Мангуста уже не казались такой уж большой странностью. Да и способности управляющих стихиями Эрлингов показались скорее полезным приобретением, нежели чем-то невероятным. И все мы так, с виду обычные люди, а внутри заложники то ли волшебного дара, то ли проклятья.
Я знала, что и у Азарова в экипаже много таких «странных», но с самого начала работы в подразделении мы привыкли уважать чужие тайны и не лезть друг другу в душу, позволяя каждому самому раскрыться, когда он сочтёт это нужным, и только перед тем, кому доверяет.
Потому я знала, что Азаров — сильный потомственный маг, и по некоторым признакам догадалась, что и Изабо Моро тоже обладает магическими способностями. Остальные же по большей части оставались для меня всего лишь коллегами.
Я припомнила последнюю встречу с ними. Это был традиционный осенний бал поисково-спасательного флота в прошлом году, когда вместо уже набивших оскомину сияющих дворцовых зал, мы собрались в яблоневом саду под звёздным небом. Столы стояли прямо под деревьями, красиво подсвеченными разноцветной иллюминацией, и каждый мог протянуть руку и сорвать налитый соком спелый плод. Конечно, без шуток на тему ньютонова яблока тогда не обошлось. И вообще было весело. Как и положено по этикету, мужчины явились на бал в парадной форме с аксельбантами и кортиками, а дамы — в вечерних платьях. По площадкам, выстланным белым покрытием, похожим на лёд, кружились танцующие пары, словно лепестки цветов, летящие по волнам вальсов, виртуозно исполняемых венским симфоническим оркестром. В небе меж звёзд сказочными цветами распускались огни бесконечного фейерверка, которые иногда сменялись причудливыми узорами лазерного шоу.
Мы с Джулианом и Хоком сидели за большим столом, где кроме нас устроился Азаров со своими помощниками. Азаров пришёл тогда с супругой, с милой и неяркой Аллой, которая своей мягкостью всегда уравновешивала его неистовый темперамент. Станцевав с ней несколько танцев, он с лёгкостью уступил её следующему партнёру и вернулся за стол. Изабо в алом платье танцевала с Громовым, а старпом «Паладина» Бен Олдридж кружил в вальсе раскрасневшуюся Илд Эрлинг. Хок, у которого было слегка шкодливое настроение, улучил момент, когда зазевался Вербицкий, и увёл у него из-под носа приму-балерину Мариинского театра Веру Ланскую. Антон целый месяц уговаривал её пойти с ним на бал, и потому несколько обиженно посмотрел на старпома и пригласил на танец тоненькую блондинку в голубом, жену Кирилла Оршанина, впервые попавшую на такое мероприятие. Кирилл, что-то бурно обсуждавший с Иваном Валуевым, этого даже не заметил.
Мы все тогда были так безмятежно счастливы, в упоении космофлотовского братства и кружащего голову лёгкого и невинного флирта. Я следила за Громовым, который с невероятной для него грацией кружился в танце, не отрывая влюблённого взгляда от черноокой Изабо. А она таинственно посматривала на него из-под длиннющих ресниц и призывно улыбалась.
— Меньше, чем на командира подразделения, она не согласна, — усмехнулся Азаров, следя за этой парой. — Как бы она не проверила на нём свои приворотные чары.
— Не думаю, что назавтра он об этом вспомнит, — пожала плечами я. — Он одержим только работой, а так ему и дома хорошо. Ему нужна женщина, которая умеет варить борщ и не говорит под руку. Потому он счастливо женат уже двадцать лет. А Изабо — это так, страсть к скоростным гонкам на окраине солнечной системы.
— Будем надеяться, — кивнул Азаров.
В этот момент Илд запнулась, и Бен Олдридж едва успел подхватить её за секунду до падения на чей-то столик. Она страшно смутилась, а он, сжав в ладонях её трепещущие пальчики, говорил ей что-то успокаивающее, ласково улыбаясь. Это тогда удивило меня. Высокий и худощавый с узким лицом, раскосыми бледно-голубыми глазами и чуть вьющимися чёрными волосами, с безупречными манерами и холодной сдержанностью, он всегда казался мне снобом. Я знала, что в экипаже его недолюбливают и побаиваются, считают высокомерным и чрезмерно придирчивым. Последнее, по мнению Хока, не недостаток, а достоинство для старпома. А Джулиан узнав, что полное его имя Бенедикт Сайрус Олдридж, как то заметил, что он такой же странный и английский, как и его имя. Потому увидев такую трогательную заботу о растерявшейся девушке, я была приятно удивлена.
