викторианском стиле, когда-то бывшее белым, но сейчас потемневшее до серого. Вдоль всего участка тянулся древний штакетник, местами накренившийся вперёд, а где-то подавшийся назад. Ржавая калитка высотой по пояс перегораживала разбитую брусчатку дорожки. Лужайка по большей части заросла сорняками. Крыльцо выглядело так, словно медленно отделялось от дома. Все шторы задёрнуты, что по словам Энди Чена было бессмысленно, потому что окна слишком грязны, чтобы хоть что-то разглядеть через них. Из высокой травы наполовину торчал знак: ПРОХОД ЗАПРЕЩЁН. На калитке был знак размером побольше: ОСТОРОЖНО, СОБАКА.
У Энди имелась история об этой собаке, немецкой овчарке по кличке Радар, как у парня из «Госпиталя МЭШ». Мы все слышали собаку (не зная, что Радар – она), и видели только мельком, но Энди был единственным, кто столкнулся с ней нос к носу. Сказал, что как-то раз остановил свой велик, потому что почтовый ящик мистера Боудича был открыт и так сильно набит всякой ненужной макулатурой, что часть её выпала на тротуар и разлетелась по сторонам.
– Я собрал весь этот мусор и запихал его обратно к остальному мусору, – сказал Энди. – Я просто хотел оказать услугу, мать его. Вдруг я слышу рычание и лай, похожий на ЙЯББА-ЙЯББА-РОУ-РОУ, поднимаю глаза и тут появляется этот блядский пёс, который весит не меньше ста двадцати фунтов9, все зубы в слюнях, с красными, блядь, глазами.
– Конечно, – сказал Берти. – Собака-монстр. Как Куджо в том фильме. Тоооочно.
– Так и было, – сказал Энди. – Богом клянусь. Если бы старикан не крикнул на него, пёс бы пролетел прямо сквозь калитку. Настолько древнюю, что ей не помешала бы «Медикур».
– «Медикэр»10, – сказал я.
– Без разницы. Но старик вышел на крыльцо и крикнул: «Радар, лежать!», пёс упал прямо на брюхо. Только он не переставал смотреть на меня и рычать. Потом дед подходит – и пёс подходит. «Что ты там делаешь мальчик? Ты воруешь мою почту?» Я говорю: «Нет, сэр, она выпала, и я всё собрал. Ваш почтовый ящик переполнен, сэр». Он подходит – пёс следом. «Я сам позабочусь о своём почтовом ящике, проваливай отсюда». Что я и сделал. – Энди покачал головой. – Этот пёс разорвал бы мне глотку. Я знаю.
Я был уверен, что Энди преувеличивает, есть у него такая привычка, но в тот вечер я спросил отца о мистере Боудиче. Папа сказал, он мало что знает о нём, только то, что тот слыл вечным холостяком и жил в этой развалине ещё до папиного появления на Сикамор-Стрит двадцать пять лет назад.
– Твой друг Энди не единственный, на кого он накричал, – сказал папа. – Боудич известен своим отвратительным характером и своей не менее отвратительной овчаркой. Городской совет был бы рад его смерти, чтобы снести дом, но пока что он с нами. Я разговариваю с ним, когда вижусь – что случается редко – и он кажется вполне культурным, но я-то взрослый. У некоторых пожилых людей аллергия на детей. Мой тебе совет, Чарли: держись от него подальше.
Что было не трудно до того дня в апреле 2013-го. О котором я сейчас вам расскажу.
12
По пути домой после бейсбольной тренировки я остановился на углу Пайн и Сикамор, снял левую руку с руля велосипеда и встряхнул её. Рука всё ещё была покрасневшей и пульсировала после дневных тренировок в зале (поле пока было слишком размыто, чтобы играть). Тренер Харкнесс – который учил играть не только в бейсбол, но и в баскетбол – поставил меня на первой базе, пока несколько других парней, пробовавшихся на место питчера, отрабатывали броски. Некоторые из них бросали по-настоящему жёстко. Не скажу, что тренер мстил мне за отказ играть в баскетбол – в прошлом сезоне «Ежи» проиграли со счётом 5-20, – но и не скажу обратного.
Покосившийся и хаотично выстроенный старый викторианский дом мистера Боудича был по правую руку от меня и с этого места казался Психо-домом как никогда. Я взялся за левую ручку руля, готовый снова ехать, когда услышал собачий вой. Он доносился из-за дома. Я представил собаку-монстра, которую описал Энди, с большими зубами и красными глазами над слюнявой челюстью, но это было не ЙЯББА-ЙЯББА-РОУ-РОУ злобного атакующего животного; это звучало скорбно и испуганно. Может быть, даже в отчаянии. Я вспоминал об этом и гадал, не ретроспективный ли это взгляд на прошлое, и решил, что нет. Потом вой повторился. А потом в третий раз, но тише и как бы затухающе, будто животное, издававшее его, решило, какой в этом прок.
Затем гораздо тише, чем предыдущий, раздался новый вопль: «Помогите».
Если бы не эти завывания, я бы спустился с холма к моему дому и выпил стакан молока с печеньем, довольный как тюлень. Что могло бы плохо кончиться для мистера Боудича. Вечерело, тени удлинились и это был чертовски холодный апрель. Мистер Боудич мог пролежать там всю ночь.
Я получил похвалу за его спасение – ещё одну золотую звезду к заявлению в колледж, если я отброшу скромность, как сказал отец, и приложу газетную статью, которая вышла неделей позже, – но это не я заслужил похвалу, не совсем.
Это Радар и её отчаянный вой.
Мистер Боудич. Радар. Вечер в Психо-доме.
1
свернул на Сикамор-Стрит к калитке и прислонил велосипед к покосившемуся штакетнику. Калитка – низкая, едва доходящая мне до пояса, – не открывалась. Заглянув за неё, я увидел засов, такой же ржавый, как калитка, которую он запирал. Я дёрнул за него, но он держался намертво. Собака снова завыла. Я скинул рюкзак, который был набит книгами, и использовал его как подножку. Перелез через калитку, стукнувшись одним коленом о табличку «ОСТОРОЖНО, СОБАКА», а вторым, когда кроссовок зацепился за верх. Я гадал, смогу ли перепрыгнуть обратно на тротуар, если пёс решит наброситься на меня, как на Энди. Мне вспомнилось старое клише о том, что от страха растут крылья, и я надеялся, что не придётся это проверять. Моим спортом были футбол и бейсбол – прыжки в высоту я оставил легкоатлетам.
Я побежал за дом, высокая трава хлестала по штанинам. Не думаю, что я обратил внимание на сарай, не в тот раз, потому что по большей части высматривал пса. Он был
