— Мариса, ну что ты… — Анна растерялась. Поспешила к камеристке и обняла ее за плечи. Стала на ходу подбирать нужные слова. — Это я сгоряча тогда... От расстройства. Посмотри на меня. Я уже в порядке, видишь?
— Вижу, — шмыгнув носом, всхлипнула Мариса. Испуганно взглянула на залитую слезами одежду. — Ох, госпожа. Простите…
— Ничего страшного, — успокоила Анна, забирая несчастный халат. Ляпнула на автомате: — Я завтра постираю.
— Вы постираете? — Мариса округла глаза. — Сами, что ли?
— У нас слуг нет, — снова оконфузилась Анна, повторив любимую фразу своей матушки.
Мариса испугалась:
— А как же я? Вы меня прогоняете, что ли?
— Нет, что ты! Это просто поговорка такая. — Пояснение родилось само собой. — Из сна. Привязалась...
Надо меньше говорить.
А то все из-за стресса проклятого. Из-за рассеянности.
И старости. Ведь в душе она до сих пор парализованная старуха из двадцать первого века с плохой памятью и грузом предательства на душе.
Как ни крути.
Что ж…
Но не это расстраивало Анну и наводило на темные мысли. Другое. Пазл последних дней жизни прежней хозяйки тела складывался в пренеприятнейшую картинку. Никакой там, в пути, не приступ был, похоже…
Неужели прежняя Анна решилась на подобное?
Господи… Бедная… Бедная девочка!
Голос Марисы вырвал из капкана ужасных мыслей.
— У той женщины, из сна, наверное, все в жизни было легко и прекрасно? — предположила вдруг камеристка. — Наверное, у нее там хорошая жизнь, замечательная семья и верный муж. Так?
— Нет, — с горечью призналась Анна. — Муж поступил с ней так же, как герцог со мной. Выкинул больную за ненадобностью. — Она печально улыбнулась. Добавила, с теплом вспомнив родителей, подруг, племянников и племянниц, их детей, любимых собак и кошек, зачитанные до дыр книги, походы, поездки, работу, праздники, дачу, увлечения и все остальное. — Впрочем, в остальном жизнь у нее действительно отличная была. Ты права.
В тот же миг она почувствовала, как неподъемный груз вселенской усталости давит на плечи каменной плитой. Захотелось прекратить непростой разговор, уснуть и забыться.
Хотя бы просто лечь.
— День у вас трудный выдался, — поняла все без слов камеристка. — Ложитесь. А то я вас совсем заболтала.
Анна спросила с надеждой:
— Ты будешь рядом?
— В соседней комнате, — раздалось в ответ.
Она легла на кровать. Закуталась в тяжелое одеяло, пахнущее сухим ментоловым разнотравьем. Мелисса, мята, котовник… Всего и не разберешь. Закрыла глаза, окунаясь в баюкающие звуки дикой ночи.
Здесь не было места привычным городским шумам. Не гудели машины. Не играла музыка в ночных барах туристического центра. Не стрекотали у окраин стремительные поезда.
Тут все было иначе.
Резвился в кронах деревьев ветер. Совы звали кого-то во тьме, и, как нежная арфа, пела река.
Сон утопил в черном киселе небытия, а потом прорвался агонией чужой умирающей памяти. Анна увидела перед собой высокого мужчину с хищным орлиным носом и серебром первой седины в шоколадных кудрях.
— Ты мне больше не жена! — кричал он, и в уголках его рта собиралась пена. — Уходи прочь! Видеть тебя больше не желаю!
— Ты не можешь меня выгнать, Генрих, — сами собой шептали губы Анны. — Ведь я люблю тебя. Я твоя жена. Сам Его величество благословил нас Благодатью... Не прогоняй меня. Прошу!
— Не дави на жалость, Анна. — Мужчина брезгливо поморщился. — Мне не нужна увечная женщина в доме. Как я с тобой в свет выйду? Как станцую на балу? Как поеду на охоту? Надо мной все смеются. Одноногая жена — посмешище и позор!
— Но… — Несчастная герцогиня с трудом сдержала рыдания, рвущиеся из груди. — Но ведь мы же хотели держать все в тайне. И заказали у эльфов новую ногу, чтобы…
— Тайна раскрылась! Все! — Клочья пены с усов супруга отлетели и упали на подол длинного платья прежней Анны.
Она невпопад закончила начатую фразу:
— …чтобы ты меня не стеснялся. Чтобы все думали, что я такая же, как была… — Всхлипы рвали ее и без того нездоровое дыхание. — Но тайна раскрылась… — повторила она за мужем обреченно. Тут же спохватилась. Затараторила с надеждой: — Давай скажем, что все это дурные слухи. Сплетни. Болтовня. Я лучшее платье надену. Буду блистать. Никто не посмеет сказать, что твоя жена уродлива и недостойна тебя. Я не оступлюсь ни на одном вальсе. Никто не заметит…
— Твоей увечности не скрыть, как ни старайся. — Голос герцога лязгал сталью. Он нервно дернул верхней губой. С отвращением. — И дело не только в приемах и балах. Не только в разговорах за моей спиной, насмешках и сплетнях. Я не могу на тебя смотреть спокойно, Анна! Мне неприятно. Ложиться в постель… Тошно. Одноногая жена. Тьфу! Это просто отвратительно. Пойми же ты это наконец!
И Анна Сергеевна Орлова всей кожей ощутила ужас своей обреченной предшественницы.
Ее боль.
И отчаяние.
Спустя миг картинка сменилась новой. Прежняя Анна рыдала в спальне, повторяя, как мантру, что все еще может быть хорошо. Что муж передумает, отойдет, возродит в сердце давнюю страсть и всю ту нежность, что дарили они когда-то друг другу.
Бедняжка все вспоминала былые дни, все раскладывала их в памяти кадрами. Вот три года назад, когда герцог вернулся из военного похода весь израненный, она выхаживает его сама. Отсылает горничных и сиделок. Накладывает повязки, поит из ложки заживляющими отварами, по ночам не смыкает глаз…
Верная жена.
Хорошая жена…
Любимая!
И муж тогда казался благодарным. Он говорил: «Ты у меня лучшая. Я никогда тебя не брошу, не предам. Мое сокровище…»
Новая Анна ощутила, как душу стягивают черные щупальца томительной ярости. И легкие переполняются воздухом, как меха подземного горна, кормящие темный огонь, неукротимый и непобедимый.
Картинка опять сменилась.
Прежняя Анна вновь появилась, но пока что была весела и беззаботна. Цела. События происходили раньше жестокого герцогова предательства и болезненного разрыва.
Новая Анна скакала верхом на лошади по лиственному лесу. Где-то вдали, почти за гранью слышимости, пел охотничий рог. И гончие вторили ему. Замысловатые трели их голосов слышались то справа, то слева.
Молодая герцогиня ликовала, проносясь сквозь сети теней, рожденных хитрой игрой листьев и солнечного света.
Лошадь всхрапывала. Мотала головой.
Ей что-то не нравилось.
И Анна Сергеевна была с лошадью согласна. Она, глядя на происходящее с высоты сна, тоже ощущала стягивающую пространство тревогу.
Хотелось крикнуть прежней Анне: «Стой»… Как в фильме ужасов — не ходи туда!
Не ходи…
Тень, плотно сбитая, увесистая, налетела слева. Лошадь испуганно прянула в сторону, соскочила с дороги, вскинулась на дыбы, споткнулась о поваленный ствол и рухнула на валуны, покрытые обманчиво мягким мхом.
Прежняя Анна вылетела из седла и больше не встала.
Последним, что успела заметить беспомощно наблюдающая за происходящим Анна Сергеевна, стала подступающая к герцогине тень…
Она проснулась в холодном поту и закричала на весь дом. Ногу пронзила тупая боль, а душу — горькая и острая, как игла, безысходность.
Мариса первой прибежала на шум, растрепанная и перепуганная.
— Что случилось, госпожа? — выкрикнула она, свирепо озираясь по сторонам. В руке камеристки угрожающе кривилась каминная кочерга. — Кто посмел вас обидеть?
— Никто, — ответила Анна, едва справляясь с дыханием. Она прокашлялась, протерла ладонями глаза. — Просто сон страшный приснился… И я вспомнила ту охоту. И нашу с мужем ссору…
— Бедная моя госпожа. — Мариса захлопотала у кофейного столика. Налила в высокий стакан воды из графина. Подала. — Выпейте и успокойтесь. Обезболивающей травы заварить?
— Не нужно.
Анна прижала к груди ладонь. Полусон-полуявь никак не хотел отпускать. Ребра ходили ходуном. Сердце прыгало за ними, как пойманная птица. И черные щупальца, рожденные яростью, все тянулись… тянулись из несуществующей дали. Упрямо прошивали реальность, притягивая ее силой к больному небытию злого прошлого.
