Невнятным и спотыкающимся голосом он посоветовал мне попридержать язык и не лезть не в свои дела.
– Не в свои? Черта лысого! Кто платит за жилье, тупица? Кто, придя домой, каждый день нюхает эту вонищу? Рвота, пролитое вино, дерьмо. Собственный горшок не нашел времени вытряхнуть, скотина! Когда ты последний раз мылся? Когда ты последний раз надевал чистое?
В ответ он заорал, хрипло и пронзительно. Обложил меня как мог.
– Другого такого ублюдка поискать надо! – наседал я. – Даже собственный бардак прибрать за собой не можешь!
Я дико обозлился и продолжал орать на него. Он почти не отбрехивался. Может, сам себе был противен не меньше, чем мне. Но кто же станет спокойно смотреть, как ближний безнадежно спивается, превращаясь в бессмысленный кусок дерьма!
Наконец Ворон не выдержал, кое-как поднялся и поплелся к выходу. Но дверью на прощание не шарахнул. Он никогда не сжигал за собой мосты.
Со мной работал один, так его отец раньше пил по-черному. Он мне дал пару советов, как поступать с пропойцами.
– Не пытайся помочь им, – говорил он. – Прекрати им спускать всякие выходки. Не принимай никаких извинений. Поставь их в безвыходное положение, тычь их носом в собственное дерьмо, пока сами не поймут, до чего докатились. Ни один из них ни на толику не изменится, пока сам того не захочет. Пока сам не допрет, что по уши завяз и пора что-то менять.
Но я сомневался, хватит ли меня на то, чтобы ждать, пока Ворон сам сообразит, что он взрослый мужик. Пока не посмотрит правде в глаза. Душечка теперь далеко, что поделаешь. Ему надо найти детей. Надо вытащить наружу и перетряхнуть прошлое, похороненное в Опале, разобраться с ним окончательно.
Вообще-то я был уверен, что он сам до этого дойдет. Если дать ему время. Его глубокое презрение к самому себе должно было прорваться наружу. Но ждать, пока он очухается, становилось почти невыносимо.
Он вернулся через четыре дня, трезвый как стеклышко, умытый, отчасти даже похожий на того Ворона, каким я его помнил. Он дико извинялся, бил себя кулаком в грудь и обещал быть паинькой.
А как же. Все они так говорят.
Поверю, когда увижу.
Я не стал раздувать скандал. И не читал ему проповедей. Что толку?
Держался он совсем недурно. Похоже, надумал куда-то податься. А дня через два, придя домой, я обнаружил, что он опять упился в стельку. Так, что даже ползать не мог.
Ну и черт с тобой, решил я.
Теперь они лишились пары рабочих рук. После того как дерево метнуло в Тимми голубой молнией, он слег. Но для Смеда разницы не было. Все равно они сидели без дела.
Днем они носа не могли высунуть без риска, что их засекут из города. А стоило стемнеть, всякий раз появлялась та бестия. Чтобы рыть дальше свою яму. И опять-таки, они не могли подобраться к нужному месту. Дерево, прогнав проклятую тварь, долгое время оставалось настороже, готовое встретить молниями других незваных гостей. Тимми как следует прочувствовал это на собственной шкуре.
Похоже, только перед самым рассветом у них оставалось около часа, когда можно было без особого риска попытаться сделать что-нибудь путное.
Но что? Никто толком не знал. Срубить чертов дрын у них не было ни малейшего шанса. Окопать корни? Вряд ли стоило надрываться, даже если б им удалось подобраться к дереву достаточно близко и достаточно надолго. Сколько пройдет времени, пока окопанное дерево засохнет? Тем более такое?
Кто-то сказал: давайте отравим его. Звучало совсем неплохо. Они долго мусолили эту идею, припоминая, кто, как и какой дрянью выводил сорняки. Но для этого нужна отрава. Тогда пришлось бы тащиться назад в Весло. Причем с монетой в кармане, которой у них и в помине не было. Времени на это ушло бы ничуть не меньше, чем на окапывание корней чертова отродья. А время работало против них. Талли и так психовал насчет времени. Он считал чудом, что у них до сих пор не появились конкуренты.
– Нам надо как-то подсуетиться с этим делом, – повторил он в сотый раз.
– Не выйдет, пока тварь шныряет поблизости, – сказал Тимми.
– Тогда мы должны помочь ей откопать то, что она ищет.
– Не реки за всех, братец, – посоветовал Смед. – Лично я помогать этой твари рыть нору не намерен!
– Мы подпалим его, – сказал Рыбак.
– Подпалим? Кого?
– Дерево, дурень. Спалим его на корню, да и все тут.
– Но не можем же мы подойти к нему и…
Рыбак выдернул палку из кучи хвороста для костра. Она была дюйма в два толщиной и около ярда в длину. Старик размахнулся и запустил ее далеко в кусты.
– Вот так. Придется потрудиться, но в конце концов завалим его хворостом. Потом жахнем в кучу пару факелов. Ффухх! И все в огне. Костер будет что надо. А когда прогорит, просто пойдем туда и подберем наш кусок серебра.
– Про солдат забыл? – насмешливо спросил Смед.
– Нет. Но ты прав. Их надо как-то отвлечь.
– Самое путевое предложение из всех, что я до сих пор слышал, – сказал Талли. – Будем палки швырять. Пока ничего получше не придумаем.
– Да уж, чем попусту дурью маяться да мозоли на заднице натирать, – проворчал Смед. – Уж это точно.
Он уже попривык к лесной жизни и больше не ждал от нее неожиданностей. Да и раньше-то их было не так уж много. Его одолевала скука.
Набрав палок, они принялись за дело. Тимми, Смед и Талли принялись состязаться в меткости, поставив на кон часть будущей добычи. Куча хвороста вокруг дерева понемногу росла. Такая игра пришлась дереву не по нутру. Время от времени оно отплевывалось голубыми молниями.
Почти каждую ночь Смед прокрадывался к яме и смотрел, как продвигаются дела бестии. Остальные решили, что у парня крыша поехала.
– У тебя дерьмо вместо мозгов, – как-то сказал Талли. – Делать тебе больше нечего.
– А у тебя мозги вместо дерьма. Вот ты ничего и не делаешь. Может, боишься?
В общем-то, риска почти не было. Просто приходилось прижиматься к земле, тогда тварь ничего не замечала. Вот если б Смед сдуру встал, да она углядела бы его силуэт… Пиши пропало. Но он не вставал.
Яма углублялась медленно, но тварь копала и копала как заведенная. Ночь за ночью. Ночь за ночью.
Пришло время, когда она нашла то, что искала.
Как раз в ту ночь Смед Стах опять следил за бестией. И он увидел, как она выбирается из ямы, сжимая челюстями свой мерзкий, тошнотворный, жуткий трофей.
Это была человеческая голова.
Голова пролежала слишком долго и была слишком обезображена и повреждена. Стиснув зубами жалкие остатки волос, тварь приподняла этот отвратительный предмет и, уворачиваясь от голубых молний, потащила его в сторону протекавшей рядом речушки, к заводи.
Смед, держась поодаль, последовал за нею. Осторожно. Очень осторожно.
