Девочка шла вниз по тропинке, не отрывая взгляда от дома, стоявшего ближе всех к реке.
Ворота были распахнуты настежь, и в них, наполовину вывалившись на улицу, лежало что-то. Или кто-то… Это был мужчина, молодой парень, по разрисованной личине, наполовину сдернутой с затылка, она узнала в нем одного из сватов. Он лежал, уткнувшись лицом в смерзшуюся землю, раскинув руки в стороны, словно только что споткнулся и упал. Он казался почти живым, только на месте его спины припорошенная снегом зияла огромная рана. Зверь словно разорвал его когтями, а потом выгрыз изнутри. Он рвал его плоть клыками, ломая ребра и позвоночник. Он чавкал и фыркал, снова и снова опуская морду в дымящуюся на морозе плоть, и алая кровь стекала по его белоснежной шерсти, склеивая ее…
Занила мотнула головой, прогоняя наваждение. Она не могла этого видеть, она не хотела этого видеть! Откуда она могла знать?
Девочка обошла тело стороной, прижавшись спиной к калитке, проскользнула во двор. Дверь дома также была распахнута…
Женщина вышла на порог, услышав непонятный крик, вдруг сменивший залихватские песни сватов. Огромная кошка прыгнула на нее, разом преодолев полдвора и крыльцо, впилась ей в горло, рванула плоть, сдирая ее с костей, купаясь в горячей алой крови. Женщина вскинула руки в бессильной попытке защититься, но тело, знавшее, что мертво, уже валилось на чисто выскобленный в ожидании гостей деревянный пол, разметав вокруг себя густую еще гриву пепельно-светлых волос. Зверь не был голоден. Он играл, он наслаждался, он убивал! Он оставил тело женщины, еще бьющееся в конвульсиях, и рванулся в дом. Огромная кошка на секунду остановилась на пороге, ее черным насмешливым человечьим глазам потребовалась всего доля секунды, чтобы заметить три тени, с криками метнувшиеся в стороны при ее приближении. Первую, самую маленькую, она достала всего лишь движением лапы. Словно стальные когти в два эцба [Эцб — мера длины, равная ширине пальца, то есть примерно 1,8 см. ] длинной впились в лицо ребенка, сдирая с него кожу, полоснули по шее, по груди, сломали хрупкие ребра, обнажив сердце, какое-то время еще продолжавшее биться. Высокая девушка в светлом платье кинулась наперерез зверю, словно еще надеясь вырвать у него из когтей младшую сестренку. Зверь решил уделить ей чуть больше времени. Могучее тело взметнулось вверх в полупрыжке, а затем обрушилось на хрупкую человеческую фигурку, подмяв ее под себя. Огромная морда, перепачканная кровью своих жертв, ткнулась в лицо девушки, но та слишком сильно ударилась головой об пол и была без сознания. В глазах зверя мелькнуло разочарование: он так хотел заглянуть ей в глаза, он любил, когда ему сопротивляются! Утробный рев вырвался из груди хищника, и его клыки глубоко вонзились в плоть девушки — в нежную, теплую, сладко пахнущую плоть! Тень мелькнула в дверном проеме. Зверь вскинул голову, оборачиваясь. Другая ослепительно-белая кошка настигла третью жертву и рвала ее, купаясь в ее крови. Хозяин поднялся, оглядываясь вокруг. Контуры его тела вдруг размылись и потекли, задрожали очертания, белый мех стал каким-то грязно бурым, а затем и вовсе пропал. Посреди деревенской избы стоял высокий обнаженный мужчина. Он тяжело дышал, его мускулы бугрились от недавнего напряжения, его смуглая кожа была перепачкана чужой кровью. Хозяин встряхнул длинными черными волосами, откидывая их за спину, и оглядел все вокруг мутными от кровавого возбуждения глазами. Белоснежная кошка на пороге продолжала неторопливо насыщаться. Он смотрел на нее и чувствовал, как к его губам прикасается улыбка!..
Занила пошатнулась, уцепившись за перила крыльца. Как такое могло быть?! Как могла она видеть глазами зверя?! Она была внутри него, она ощущала то, что чувствовал он: и упоение погони, и отчаяние жертвы, и сладость теплой крови на клыках… Занилу затошнило, чуть не выворачивая наизнанку. Она подняла глаза вверх, молясь, чтобы все увиденное ею не было правдой.
На крыльце лежала ее мать. Она узнала ее по зеленой клетчатой поневе и по таким знакомым пепельно-светлым волосам, в которые она так любила зарываться, обнимая ее. Лица не было… Вместо него было что-то сплошное, черно-красное с выглядывающими белыми осколками костей… Занила посмотрела дальше. На пороге дома лежала что-то маленькое совершенно бесформенное — поломанная кукла в обрывках платья… Занила не узнала бы Лару, если бы не видела ту кошку, рвущую клыками ее плоть… Дальше в темноте избы что-то белело — до боли знакомое платье с аккуратной золотисто-красной вышивкой по низу подола, сотворенное с таким старанием, любовью, надеждой на счастье… «Какая же ты красивая, Мирима!» — собственный звонкий детский голосок, зазвучавший у нее в голове, показался ей до странности чужим. Занила хотела подойти к сестре, заглянуть ей в лицо: кошки не тронули его — она знала. Но для этого ей нужно было перешагнуть через мать и Лару. А там, внутри избы, еще и Катрин…
Занила слетела с крыльца, упала коленями в снег. Жестокая судорога скрутила ее тело, выворачивая на изнанку желчью, перемешанной с кровью, заставила ее пальцы в бессильном отчаянии скрести по мерзлой земле. Небо словно сжалилось над ней: одна за другой нерешительно с вышины сорвались крупные пушистые снежинки. Занила поднялась на ноги. Она не пойдет по деревне. Небо похоронит их за нее, укроет вечным саваном, оплачет тихими, чистыми слезами… А у нее свой путь. Она должна найти Хозяина!
Прочь от деревни, по заливным лугам, к далекому лиственному лесу, прикрывавшему долину с юга, бежала крошечная фигурка — маленькая девочка в порванном осеннем плаще, в одно мгновение ставшая взрослой, прожившая целую жизнь, умершая и снова родившаяся Другой… Она бежала, начиная свой долгий путь.
Вольное княжество Махейн. 1270 год от Сотворения мира.
Далекая, холодная, чужая луна разорвала клочья туч и взглянула вниз. Под ней, сколько хватало глаз, простирался лес. Древний, дикий, свободный лес. Конечно, он был лишь младшим братом того великого Леса, что простирался к северу от границы Махейна, и старые легенды не наделяли его и сотой долей тех жутких преданий, что выпали на долю его старшего брата, но и в этот лес, тем более зимней ночью, крестьяне из окрестных деревень старались без крайней нужды не заходить. Единственная тропинка вилась по самой опушке — по берегу быстрой и верткой безымянной речки. Но и эту тропинку прошедшая недавно первая метель этого года надежно спрятала под покрывалом глубокого белого снега: захочешь — не найдешь. А если и найдешь — пройти по ней все равно не сможешь! Но единственный путник, отважившийся ступить этой ночью под кроны вековых деревьев, и не пытался ее искать.
