В тот раз он говорил о падении и развращении нравов, и здорово говорил. Мы заслушались. Ну ясно, человека Господь вдохновляет — оттого речь получается вдохновенная. Совсем то, что я сам думал, только так замечательно разъяснить не умею. Тело, он говорил, это храм Божьей благодати, его надлежит держать в чистоте. Мол, все новомодные противоестественные штучки типа кружевных жабо на мужских костюмах, это, в сущности, проделки Той Самой Стороны — стоит человеку начать себя украшать всякими такими вещами, как он впадает в соблазн и разврат, теряет мужество и вообще — это все равно, что женщине открывать себе ноги по самые ляжки и показывать грудь первому встречному. Грех перед Богом, и перед людьми срам.
Альфонс, правда, тихонечко сказал, что лично он не возражал бы, если бы женщины открывали себе ноги по ляжки, особенно хорошенькие женщины, а уж грудь бы — это совсем хорошо. Тогда Жерар возразил, что на ноги всегда можно посмотреть и так, стоит задрать юбку, а ходить по улице почти нагишом станет только законченная шлюха, грязная, как свинья. И мне пришлось тыкать их в бока, чтобы они заткнулись и перестали смешить меня в храме — но тут я увидел кое-что, в высшей степени занятное, и еще раз их ткнул, чтобы тоже посмотрели.
Мартинов барон, Леон из Беличьих Пущ, стоял чуть не у самого алтаря, умильно пялился на образ Господа Созидающего — а выглядел ну в точности, как описывал брат Бенедикт. В кружевном жабо, чуть ли не по пояс. С распущенными патлами, как у уличной дешевки. И в довершение всего — с жемчужиной в ухе. Совершенно такая же жемчужина, как у посла из Заозерья, жеманной напудренной мрази, явно живущей в грехе по самые уши.
Стивен аж присвистнул — ну ему, конечно, тут же отвесили подзатыльник, чтобы соображал, где свистит. Он ухмыльнулся виновато и сказал:
— Ваше прекрасное высочество, это что ж получается? Хоть проповедь, хоть не проповедь — а всякая погань ходит в храм, как с Теми Самыми снюхавшись, и хоть наплюй ей в глаза?!
Я его хлопнул по спине:
— Ничего, мы с ним после службы потолкуем, — и все со мной согласились.
Мы к Леону подошли, когда он накрасовался своими демонскими штучками вдоволь и перестал, наконец, осквернять святое место своей особой. Он еще у храмовых ворот помолился на Всезрящее Око — ну, помолиться-то мы ему дали — а потом я его развернул к себе, выдернул из его уха эту гадкую серьгу и отшвырнул в сторону.
Картина! Этот паршивец уже хотел завопить на всю улицу, но тут увидел, с кем имеет дело, и осекся. Стоял, смотрел, бледный, закусив губу, тяжело дышал — и никак не мог придумать, что бы такое сказать! Мне, наследному принцу, гнида! А я взял его за грудки и выдрал эти кружева из его камзола, с мясом и нитками. Давай, теперь так покрасуйся!
Он не выдержал:
— Ваше высочество, поединок!
Мои бароны чуть со смеху не полопались. А я ему так ласково, наставительно сказал:
— Какой поединок, ты рехнулся! Ты кого вызываешь, гаденыш развратный? Ты что ж, не слышал, что святой брат говорил? Ты в каком виде в Божий храм пришел, подонок?
Покраснел, ха! Дошло до идиота! Еле выговорил:
— Я не хотел никого оскорбить, ваше прекрасное высочество…
Я ему улыбнулся.
— Ты, — сказал, отечески, так, — урод, ты Бога оскорбил. Ты это хоть сейчас-то понял?
Тут Стивен сказал:
— Эта мразь вас, ваше дивное высочество, на поединок вызывала — так, может, я за вас? — и потянул саблю из ножен.
Леон еще рыпнулся:
— Не сейчас, я в храм с оружием не хожу! — а Стивен ему:
— Ты в храм в этих демонских побрякушках ходишь! Ну ничего, мне-то оружие без надобности, — и двинул его по морде, так, что Леон грохнулся бы навзничь, если бы его Альфонс не подхватил и не толкнул назад, Стивену навстречу.
Они его за две минуты научили благочестию. Жаль, конечно, что мне было бы низко ввязываться, но бароны и сами справились. Потом прислонили к стеночке и оставили в назидание прихожанам: нос на сторону, рожа сине-черная, облевался, когда Стивен врезал ему под ребра — и вдобавок, в виде завершающего штриха, Альфред обрезал его эти локоны отвратительные, саблей — ну, как уж обрезались.
Я ему напоследок пообещал, что побеседую о его нравственности с Мартином, но уж слышал Леон или нет — это в чистом виде воля Божья.
А Жерар сказал:
— Не пойти ли обедать, господа?
Я подумал, стоит ли возвращаться домой, и рассудил, что не стоит. Придешь — а у тебя сидят, носы протяня, дорогие братцы и гонец из порта. И все радостно сообщают, что кортеж невесты уже выехал. Не хочу. Вот вроде бы и понимаю, что это получается оттягивание неизбежных неприятностей — а все равно не хочу. Если заморскую кобы… принцессу привезли — пусть теперь пажи отца бегают по городу и меня ищут. В конце концов, это отцу надо, а не мне.
Поэтому мы пошли в ближайшую таверну, только выбрали почище. Тоже ведь, в своем роде, весело! Трактирщик тут же полез из кожи вон, чтобы мне угодить: смахнул крошки со стола Стивену на колени, ха, и пообещал лучшее вино за счет заведения:
— Ах, ваше прекраснейшее высочество, радость-то какая! Честь-то! Сию секундочку!
А мясо на углях, все-таки, вполне прилично пахло. И девицы, горожанки, совсем молоденькие, в коротких юбчонках — ножку выше щиколотки видно — посматривали и хихикали. Я хорошо устроился; уже хотел кивнуть девицам, чтобы подошли — ох, и доиграются, малютки! — и тут вдруг такое увидал, что у меня аж рот приоткрылся. И мои бароны уставились. Шок.
Принесли нам вино за счет заведения! Средь бела дня, дамы и господа!
Хромая, но это еще полбеды. Мало ли от чего люди хромают. Бледная — ладно, тоже бывает просто так. Страшенная, грудь впалая, шея тощая, нос крючком — ладно, просто уродина. Но на роже — прямо на роже! — черное! родимое! пятно!
Размером с золотой! А формой — будто ее кто когтем по физиономии царапнул и клок вырвал! И из этого пятна растет шерсть — представляете себе?!
Жерар прижал платок к губам. А Альфонс сказал:
— Ваше чудесное высочество, вы на руки ее посмотрите, если не стошнит!
Посмотрел. На правой руке мизинец с безымянным пальцем сросся.
Сука дернулась, грохнула бутылки на стол и хотела удрать, но Стивен поймал ее за локоть. А я встал, отшвырнул стул и позвал трактирщика. Народ из этого поганого места кинулся вон, аж сшиблись в дверях лбами.
Тот прискакал, увидел — тоже позеленел и затрясся.
— Ничего себе, — сказал я. — Это что ж, у тебя некромантка прислуживает гостям? Ведьма?
Он на колени бухнулся, хотел меня за руки хватать — я отодвинулся. А трактирщик лепечет:
— Бросьте, ваше великолепное высочество, какая она некромантка! Дочка, с рожденья увечная, старая девка, готовит отлично…
