— Так что, не поверите, сударь мой, но за последние три недели в столице не совершили ни одного сколько-нибудь солидного преступления. Один дурачок умыкнул, правда, три подводы сена, так сам же и пришел сдаваться лично в руки господину Фафуту. Умолял не превращать его в зомби и не отправлять в Преисподнюю, дескать, у него жена и дети, чего вполне достаточно для искупления. Затем добровольно пожертвовал в казну солидную сумму и назначил себя на общественно-полезные работы. Пробовали за ним надзирать, но тщетно — он сам приходит отмечаться каждые три часа, — сокрушенно вздохнул граф и придвинул маркизу Гизонге блюдо с розовыми печеньицами. — Хотите еще вина?
—Еще как хочу, — кивнул маркиз. — Говорят, красное укрепляет нервную систему, что для меня сейчас весьма актуально. У меня ведь, друг мой, дела ничуть не лучше. Доходы казны за последний месяц возросли в восемь раз, и налоги продолжают прибывать. Мытари жалуются, что работать стало невозможно: граждане с радостью встречают их у порога, выносят все бумаги и заранее сделанные подсчеты, сдают подати за неучтенные в казначействе прибыли и доходы и просят заходить еще. Дескать, наклевывается крупная сделка недельки через две, так вы уж не побрезгуйте, загляните деньков через двадцать, и я вам честно отсчитаю положенные государству десять процентов, а не придете, так жить спокойно не смогу. Вы уж смотрите, не опаздывайте. Некоторые норовят всучить какое-нибудь пожертвование. Мои работники с трудом отбиваются от энтузиастов. А у них, учтите, подготовка не такая, как у ваших: в боевых искусствах не смыслят. Хоть гвардию вызывай.
— Долго ли сдуреть, — посочувствовал граф.
— Не говорите. Трое сотрудников уже попросились в отпуск, двое грозят уволиться, один лечится от тяжелого душевного потрясения — ему контрабандисты принесли таможенную пошлину за два последних года и налог на прибыль с неучтенных доходов с букетом васильков. И я его понимаю как никто другой. Мир рушится, земля уходит из-под ног, связь времен — и та распадается. Они мне рассказывают об этих случаях, а у самих слезы в глазах стоят. Как дальше жить?
— Сколько я знаю природу человеческую, — сказал граф, — все не так уж страшно. Этого энтузиазма и осмотрительности хватит максимум на месяц, а затем потихоньку помаленьку возьмутся за старое, как миленькие. Тут-то и мы тряхнем стариной. А пока нам выдался чрезвычайно удачный случай заняться своими делами. Отдохнуть, наконец.
— А ведь действительно отличная мысль! — обрадовался маркиз. — Как это я сам не додумался. Своими делами? Отдохнуть… отдохнуть, говорите…
Он поерзал на стуле, устраиваясь поудобнее, вытянул ноги. Побарабанил пальцами по столешнице. Подкрутил локон. Аккуратно расправил кружевные манжеты. Почистил рукавом серебряную пуговицу. Затем выжидающе уставился на начальника тайной службы и спросил:
— Ну! И что там дальше? Как люди отдыхают, когда ничего не делают?
— То-то и оно! В том-то вся беда, что я застреваю приблизительно на этой же стадии, — признался граф. – Пробовал, понимаете ли, просто сидеть — через полчаса устал ужасно. Принимался читать — начал по привычке делать выписки, заметки, хотел позвать секретаря, чтобы составить пару писем — так это уже не отдых. Снова посидел — скучно. И весьма утомительно. Думал, вы мне подскажете, что да как.
— Я подскажу?! — возмутился Гизонга. — Я последний раз уходил в отпуск, когда еще был молодым зеленым гвардейцем. Такого наворотил за несколько свободных дней! Эх! Да, меня еще года три на выходные из казарм не выпускали. А потом я поступил в казначейство, и уже сам никуда не выходил. Ну, если не считать последней поездки в Липолесье, но это скорее можно назвать чересчур активным отдыхом. У меня после этого моциона все мышцы болели и тряслись еще минимум неделю. Мне как-то на работе спокойнее.
Вся полезная работа делается теми, кто еще
не научился не работать
Аркадий Давидович
— Да, годы уже не те, — признал граф, которого все единодушно считали самым привлекательным и элегантным холостяком столицы. — Староваты мы для отдыха. Может, проконсультироваться у короля? Он у нас дока по части развлечений.
— К королю лучше не соваться, — предупредил маркиз. — Его величество вдохновлен последними новостями из Кассарии — вы ведь слышали, что князь Намора Безобразный уже развелся с супругой Нам Као?
— Что вы говорите? И как ему это удалось?
— Заточил ее в Башню Забвения и запечатал семью проклятиями. Так что она не скоро оттуда выберется.
— Ну, если и выберется, то мадам Мумеза от нее камня на камне не оставит.
— Не думаю. Князь надежно развелся.
— Поделитесь.
— То есть он сперва развелся, а затем надежно замуровал Нам Као на последнем этаже башни и погрузил ее в долгий сон, для начала веков на пять.
— Если ее не разбудит поцелуем какой-нибудь прекрасный идиот.
— О! Князь и тут предусмотрительно подстраховался.
— Поделитесь.
— Он наложил усовершенствованное заклятие: не просто поцелуем, а тремя сотнями и одиннадцатью поцелуями. Это еще надо найти такого идиота.
— Глубоко.
Разводящийся мужчина – большой оптимист, который считает,
что в другой раз он угадает лучше
Збигнев Бехек
— Вот-вот! Словом, его величество близок к бунту — бессмысленному и беспощадному. Желает куда-нибудь заточить ее величество Кукамуну и чем-нибудь ее там запечатать.
— Да, об отдыхе его величество сейчас лучше не спрашивать. К слугам обращаться неловко — решат, что мы не в своем уме.
— Конечно, решат, и дисциплина сразу упадет. Остается только наш верный главный бурмасингер. Он наверняка отдыхал хотя бы однажды, пускай даже с семьей, так что должен помнить основные принципы. Нам бы только ухватить суть, потом мы как-нибудь сами разберемся.
Граф собрался было позвать господина Фафута и даже обернулся к двери, но тут из соседнего кабинета, как раз принадлежащего специалисту по отдыху, донесся дикий рев:
— Умри, жалкий негодяй, и знай, что прежде, чем прах твой истлеет в земле, память о тебе сотрется из памяти людской. — Тут рык на минуту прервался и грустный голос произнес. — Нет, некрасиво. Это тавтология.
Заинтригованные донельзя, маркиз и граф приоткрыли дверь в кабинет Фафута и обнаружили главного бурмасингера на его собственном столе — среди папок с документами, свитков, пергаментов, чернильниц, печатей и письменных приборов, до которых он был большой охотник — в крайне эффектной, но очень неудобной балетной позе, больше подходящей для памятника на родине героя, чем для живого человека.
