– Мы притащим его туда? Вот так ты сказал? – вопросил Козел. – Клянусь пышностью твоей гривы, Гиена, ты не ставишь меня ни во что. Это же я нашел его. Я, Козел, Козерог… с твоего позволения. Я сам его и доставлю.
Злобная кровь вскипела в венах животного. В один колоссальный скачок жилистый Гиена обрушился на Козла и поверг его наземь. Прилив беспримесной, злобной, неуправляемой силы сотряс его так, точно хотел разбить на куски, и Гиена, удерживая беспомощного Козла прижатым к земле (руки Гиены вцепились в плечи бедняги), свирепо топотал, пробегая ногами вперед и назад, по всему его телу, не разжимая при этом жестоких ладоней.
Мальчик тихо лежал, наблюдая эту скотскую сцену. Душу его рвало, он прилагал все силы к тому, чтобы не позволить себе вскочить и удариться в бегство. Он знал, что от этой парочки ему не удрать. Даже будь он силен и крепок, он ни за что не убежал бы от поскакучего Гиены, чье тело вмещало, казалось, злобность и силу самого Сатаны.
Сейчас же, когда он со словно налившимися свинцом конечностями лежал посреди чуждого мира, даже мысль о бегстве была нелепой.
И все же мгновения эти прошли для него не без пользы. Он понял по обрывкам фраз, что существует Другой. Другая тварь – непонятная, смутная в сознании Мальчика, по, похоже, обладающая некой властью не только над Козлом, но и над буйным Гиеной, а возможно, и над иными.
Козел, при всей его мускулистости, целиком отдался во власть Гиены, ибо с давних времен знал, на какую жестокость способен этот пятнистый зверь, когда встречает сопротивление. В конце концов Гиена отпрыгнул от ободранного Козла и расправил складки своей белой рубашки. Глаза блистали на его длинном тощем лице отвратительным светом.
– Ну что, довольно с твоей грязной туши? А? И почему он тебя только терпит, понять не могу.
– Потому что он слеп, – прошептал Козел. – Уж это-то знать ты должен, Гиена, дорогой ты мой. Ах, боже мой, до чего же ты груб.
– Груб? Это еще что! Да я…
– Нет, нет, дорогуша. Можешь мне не рассказывать. Я знаю, ты сильнее меня. Тут я мало что могу сделать.
– Ты ничего тут сделать не можешь, – сказал Гиена. – Повтори это.
– Что? – спросил Козел, теперь уже севший. – Я не вполне тебя понял, Гиена, любовь моя.
– Если ты еще раз назовешь меня «любовью», я с тебя шкуру спущу, – пообещал Гиена, вытаскивая длинный, узкий клинок. Солнечный луч заплясал на металле.
– Да… да… я его уже видел, – сказал Козел. – Мне все про эту штуку известно. В конце концов, ты же годы и годы стращал меня, не правда ли? – и он так распахнул в дурацкой улыбке рот, что зубы его приобрели вид надгробий. Не было еще на свете рта, настолько лишенного какой-либо радости. Козел отвернулся от Гиены и снова пошел к безмолвно лежавшему Мальчику, однако не дойдя до бесчувственного с виду тела, повернулся и вскрикнул:
– О, но какое же все-таки безобразие! Это ведь я нашел его – нашел одного в белой пыли, я подкрался к нему и взял врасплох. Все это мои достижения, а теперь я должен ими делиться! Ах, Гиена! Гиена! Ты еще больший скот, чем я, ты хочешь, чтобы все и всегда было по-твоему.
– Так оно и будет. Не беспокойся, – ответил Гиена, разгрызая новую кость и выплевывая облачко белого порошка.
– Но послушай, мне нужны почести, – взмолился Козел. – Почести за этот подвиг.
– Ах-ах-ах, – ответил Гиена. – Скажи еще спасибо, что я вообще возьму тебя с собой, дурная твоя башка.
Козел в ответ на эту шутку лишь почесался, однако с такой силой, что пыль полетела из каждого уголка его анатомического устройства и на несколько мгновений он стал совершенно невидимым – маленькой белой колонной. Затем обратил тоскующие, почти лишенные зрачков бледные глаза к своему компаньону и бочком приблизился к Мальчику, – но не успел еще достигнуть его, как Гиена взвился в воздух и через миг уже сидел, распрямясь, близ неподвижного тела.
– Видишь мою гриву, ты, таракан?
– Конечно, вижу, – ответил Козел. – Ее хорошо бы набриолинить!
– Молчать! – сказал Гиена. – Делай что я тебе говорю!
– И что же, Гиена, мой дорогой?
– Заплети ее!
– О нет! – воскликнул Козел. – Не сейчас…
– Заплети мою гриву!
– И что потом, Гиена?
– Заплетешь ее в шесть кос.
– Для чего, дорогуша?
– Чтобы привязать его ко мне. Я на спине отнесу его к Агнцу. Агнцу это понравится. Так что плети и свяжи его косами. Тогда я смогу бежать, понял, скотоложец кривобокий! Бежать, как умею бежать только я. Я помчу, точно ветер, вот как, точно черный ветер из запустелых земель. Я самый быстрый на свете. Быстрее, чем быстрейший из твоих неприятелей. А сила моя – даже самые могучие львы тайком расползаются, блюя от страха. У кого еще есть такие руки? Агнец и тот любовался ими, давным-давно… в те дни, когда мог видеть меня. О, дурень из дурней! Меня тошнит от твоей хари. Заплетай гриву. Мою черную гриву! Чего дожидаешься?
– Я сам нашел его в пыльной земле, а ты теперь…
Но движение, которое Козел уловил краешком глаза, заставило его замолчать, и он, повернув пыльную голову к Мальчику, увидел, что тот поднимается на ноги. В тот же миг и Гиена перестал грызть мозговую кость, и на несколько мгновений все трое застыли. Листья деревьев трепетали вокруг, не производя ни звука. Птиц не было. Не было, казалось, ничего живого. В самой земле присутствовало нечто бесчувственное. Ни одно насекомое не переползало с травинки на травинку или с камня на камень. Солнце изливало с небес мертвенный, ровный зной.
Мальчик, как ни был он слаб и напуган, тем не менее вслушивался в разговор и связал воедино пару мыслей: именно его юный голос нарушил молчание.
– Именем Незрячего Агнца, – воскликнул он. – Приветствую вас обоих.
Он повернулся к Гиене:
– Пусть пятна никогда не выцветут на твоих величавых руках под поркой зимних дождей или чернотою летнего солнца.
Он умолк. Сердце его неистово билось. Напряженные руки и ноги дрожали. Но он ощущал, что увлек их внимание – так напряженно глазели они на него.
Стало быть, следует продолжать.
– И что за грива! Сколь горды и надменны волосы ее! Сколь черным, обильным потоком проливаются они сквозь твою белую, точно снег, рубашку. Да не узнает она никогда переделок и перемен, эта гневная грива, и пусть лишь свет луны расчесывает ее, когда охотятся совы. О, роскошное создание. И какие грызучие челюсти. Да, и впрямь, ты должен гордиться мощью твоих сухожилий и гранитом зубов.
Мальчик повернулся к Козлу и вздохнул, глубоко и прерывисто.
– Ах, Козел, – сказал он. – Мы уже встречались с тобой. Я хорошо тебя помню. Было ли то в этом мире или в прошлом? Я помню широту твоей улыбки и мирную отрешенность взгляда. Но, послушай, что-то было в твоей походке. Что? Что-то очень самобытное. Ты не пройдешься немного передо мной, господин Козел? Из доброты душевной. Вон до того дерева и обратно? Хорошо? Чтобы я все припомнил?
