– Какие милые вы ребята, в самом деле, – тупо повторял пьяный Свелтер, протирая глаза. – Вы только внимательно слушайте. Такая песня способна поднять мертвеца… из могилы. Споем и заставим их подняться. Представляете, как расстроятся могильные черви? О, а где же Стирпайк?
– Стирпайк, – дружно загалдели ребята, вертя головами по сторонам. – Стирпайк? Господин, он где-то рядом. А, вот же он. Вот, за колонной.
– Тишина, – возвестил шеф-повар, глядя на высокого худого паренька, которого услужливые руки уже извлекли из-за колонны.
– Вот он, господин. Вот он.
Юноша по имени Стирпайк выглядел осунувшимся и несчастным на фоне развеселой толпы.
– Стирпайк, я буду петь для всех. И особенно для тебя, – забормотал шеф-повар, опираясь рукой на колонну, на которой блестели капли сконденсировавшейся влаги. – Для тебя, новенький. Для всех вас, отвратительные вы создания, нахалы из нахалов и низменнейшие из низменнейших существ в этом заповеднике пороков.
Слушая столь витиеватые обращения, поварята одобрительно галдели.
– Только для тебя, радость моя. Слушай внимательно, и потом не говори, что ничего не слышал. Этой песне сто лет, ее нужно прослушать хотя бы раз в жизни.
Казалось, Свелтер вообще забыл, о чем собирался петь. Глядя на свои вспотевшие руки, он вдруг просиял и тотчас вытер их о пышную шевелюру одного из сидевших поблизости учеников. А потом снова уставился на Стирпайка.
– Как ты думаешь, мое солнышко, почему песня моя будет звучать именно для тебя? Скажи, как ты думаешь? У тебя такие большие уши, они должны многое улавливать. Ведь не для того же они созданы, чтобы тебя таскали за них старшие? Вот то-то и оно. Я знаю, ты усердный ученик, все подмечаешь и за всем следишь. И даже сейчас ты смотришь на меня… Так. Как ты думаешь, моя ласточка, почему песня предназначена именно для тебя?
После чего, вытерев вспотевшее лицо рукавом, Свелтер задумался – похоже, он и сам не знал ответа на свой вопрос. Потому-то он не ожидал от юноши ответа, а ждал, как станет развиваться ситуация, чтобы повести себя таким образом, который опять гарантировал бы ему всеобщее внимание.
Стирпайк был трезв. Он смотрел на Свелтера – который, между прочим, не далее как вчера огрел его половником по голове за какую-то провинность. И потому ему все равно ничего не оставалось делать, как просто стоять на месте, терпеливо снося тычки товарищей и пьяное бормотание начальника.
– Милый мой Стирпайк, – наконец заговорил шеф-повар, – песня эта предназначена для самых настоящих чудовищ… А ты у нас как раз чудовище… почти чудовище, будь ты раза в два шире в плечах… Да что ты встал так далеко от меня? Иди поближе, я тебя не съем, закуска мне вроде бы ни к чему…
Кажется, выпитое только-только начинало окончательно сказываться на поведении шеф-повара. Хоть он по-прежнему опирался на колонну, теперь тело его опасно покачивалось из стороны в сторону, грозя опрокинуться на стол.
Стирпайк молча смотрел на начальника, а тот поводил по сторонам пьяными глазами. Круглое лицо его блестело от пота.
Наконец Свелтер открыл рот, что, как было видно, далось ему ценой напряжения сил:
– Да, я… я Свелтер. Великий Абиата Свелтер… Повар его сиятельства. Без меня все вы никуда не годитесь. Я сорок лет копчусь на этой кухне… Э-э-эх, каждая крыса меня тут знает. Я мастер – высший класс. Ух!
Повар опустил голову на грудь, а ученики – самые благодарные на свете слушатели – по-прежнему напряженно смотрели на него и ждали, что же будет дальше. Однако тот, сумев выдавить только «мои маленькие…», замолк и, казалось, теперь надолго.
Ученики зашептались – им, кажется, надоело сидеть.
– Эй, вы меня слушаете? – неожиданно вскочил Свелтер.
– Конечно, господин. Разумеется. И с нетерпением ожидаем вашей песни.
Свелтер наклонил голову и поднял левую руку. Другой рукой он попытался оттолкнуться от спасительной колонны и зашевелил губами – явно имея намерение затянуть обещанную песню, в которой, по его уверениям, содержалась мудрость веков.
Флей терпеливо наблюдал за происходящим. Он заметил, как неожиданно шеф-повар ссутулился и начал оседать вниз. Все тут же замолчали. Из горла Свелтера донеслось странное бульканье, но вряд ли кто из присутствующих с уверенностью мог сказать, что это были начальные слова обещанной песни. В следующий момент главный повар, отслуживший, как он любил повторять, сорок лет на кухне, без чувств повалился на пол.
Флей содрогнулся от негодования – шеф-повар свалился на замусоренный пол, и ученики окружили его. Конечно, теперь они могут сколько угодно потешаться – и имеют на то полное право. Хватит с него отвратительных зрелищ. Смачно сплюнув на пол и резко оттолкнув в сторону зазевавшегося поваренка, камердинер широкими шагами направился к другой двери – напротив той, через которую он вошел в кухню. Не обращая внимания на суматоху, возникшую из-за неожиданного для поваров падения их начальника, Флей пошел дальше, решив в обозримом будущем больше не заглядывать на кухню. Ну, разве только что по острой необходимости…
Со стороны камердинер герцога походил на журавля. Серо-черный камзол его, кое-где заплатанный, был изрядно поношен. На узких плечах громоздилась продолговатая голова с длинным носом – ни дать, ни взять птица. Костистое лицо цвета старого почтенного пергамента было обычно хмурым – потому, возможно, у Флея не было друзей.
Теперь камердинер шагал по направлению к комнате, в которой находился лорд Сепулкрейв – оставшийся один впервые за несколько недель. В это время, пока старик мерил шагами бесконечные коридоры замка, в своем Барельефном зале храпел Ротткодд – ставни на окне были по-прежнему закрыты, отгораживая смотрителя скульптур от воздействия внешнего мира. Гамак все еще мерно покачивался – с тех пор, как Ротткодд, проводив незваного гостя, поспешно запер за ним дверь на ключ и радостно плюхнулся на свое лежбище. Лучи солнечного света умудрялись-таки протискиваться сквозь дощечки ставен, однако это обстоятельство не мешало смотрителю скульптур продолжать так некстати прерванный отдых.
Тот же солнечный свет наполнял кухню, где все по-прежнему шло своим чередом. Солнце особенно рельефно освещало ту самую колонну, о которую еще совсем недавно облокачивался шеф-повар, теперь перенесенный заботливыми подчиненными в более приличествующее для отдыха место.
Постепенно становилось все жарче, так что люди, не занятые на кухне непосредственно работой, перешли в прохладные помещения.
Стирпайк, наблюдавший от начала и до конца старания шеф-повара произвести впечатление на подчиненных своим красноречием и осведомленностью, теперь бежал по коридорам – ему было все равно куда бежать, мальчика одолевало одно только желание – поскорее глотнуть свежего воздуха.
