— Или штурм, — подтвердил догадки капитана Аарон. — Не хотел этого говорить, но у меня странное предчувствие, будто сюда идет сама смерть. Я не пророк, и видений у меня не бывает. Я могу ошибаться, но сердце мне подсказывает, что вскоре произойдет нечто непоправимое.
— Будем ожидать худшего, но уповать на лучшее. Если считаешь, что здесь опасно, можешь уйти.
— Здесь опасно, — криво улыбнулся Аарон, — но меня всегда притягивала опасность. Я останусь до конца.
Зомби сохранит свои черты такими, какими они были при жизни, за исключением физической силы, которая удвоится. Он беспрекословно выполнит любые указания колдуна и будет функционировать, пока его не расчленят или повредят.
Колдун может уничтожить раба, бросив на него горстку костяной пыли и выкрикнув имена Guede и Baron Samedi наоборот (edeuG и idemaS noraB). Если же некромант, повелевающий не-мертвым, умирает, зомби станет свободным и останется на земле, причиняя людям зло.
Дарион Горгоротский «Существа мифические и божественные. Черные колдуны и некроманты»
«Будь что будет…» — думал Сандро, обрушиваясь в сплетение вековых крон, насаживаясь на пики дубовых ветвей.
За миг, разделяющий его со смертью, перед глазами пронеслась вся жизнь. Не задерживаясь на муках и страданиях, которыми переполнилось детство, внутренний взор скользнул дальше. Стремглав пролетел мимо отчаяния и злобы, изуродовавших отрочество, и резко остановился, замер перед ярким, слепящим образом, который некогда высек искру для заплутавшего в потемках сердца и подарил черному миру свет. Это была Энин. На ней жизнь оборвалась и началась вновь.
Он вспомнил теплоту незабываемых встреч. Мгновения, проведенные вместе. Разве можно было вычеркнуть их из жизни? Не продлить? Не вернуть утраченное? Разве можно было уйти из мира и оставить ее одну? На растерзание страшной судьбы, которую уготовил ей эликсир бессмертия? Сандро не был способен на такое. Не мог предать свою чистую, пусть и безответную любовь.
В отчаянной попытке спастись он отпустил навеянное разумом Трисмегиста заклинание — стал невесомым. Но скорость, с которой летел на пики ветвей, уже не успел замедлить. Удар разрушил надежду. Тело содрогнулось от боли, душу разорвало на части отчаяние, грубая тьма выбросила из сознания огненные краски воспоминаний — заменила их черным мраком забытья.
Все было кончено.
Но любой конец — это лишь начало чего-то нового.
* * *
Золотая осень в лесу Мертвеца не отличалась особыми красотами, наоборот, представляла собой весьма удручающее зрелище. Нагие ветви дубов и грабов переплелись между собой, будто исполины сцепились в драке. Грубые стволы, окаймленные бледно-зеленым мхом, утонули в густом белокуром тумане. У корней, вздыбивших почву, гниющей грудой скопились прелые листья. Уныло выглядел лес Мертвеца. Зловеще. Но этого, как выяснилось, природе показалось мало — она решила оправдать название, которое люди дали этому гиблому месту…
Сквозь полотно тумана, изредка разъедая его, находя брешь, на землю опускался призрачный лунный свет. Временами ему удавалось осветить безжизненное тело, валявшееся посреди гнилой листвы. Этот покойник неведомым образом сгнил лишь наполовину: одна часть его лица, укрытая свежими палыми листьями, представляла собой личину скелета, другая — молодого парня.
Когда тусклое ночное светило в очередной раз прорвалось сквозь туман, покойник открыл глаза и судорожно вздохнул. Грудь его — точнее, лишь левая ее половина — с противным свистом наполнилась воздухом. Мертвец с шумом выдохнул и закрыл глаза.
Окружающий мир погрузился в привычную для себя тишину: не слышалось пения птиц, забыли о полной луне и заунывных зовах волки, молчали пробудившиеся для охоты филины, притаились в норах вездесущие мыши. И покойник, как и положено мертвым, больше не издал ни звука. Но, присмотревшись, можно было заметить, как медленно поднимается и опускается его грудь.
— Слава богам, ты жив, — с облегчением сказал Трисмегист, нащупав истонченную, едва не оборвавшуюся нить жизни своего ученика. — Зачем прыгал? Желал глупой, бесславной смерти?
— Желал… не то слово… — откашлявшись, просипел некромант, и его уродливые губы изогнулись в страдальческой улыбке.
— Нельзя быть столь легкомысленным. Ты понимаешь, что смерть для тебя — не значит конец. Умерев, ты станешь личем! Или у тебя изменились планы? Уже не хочешь возвращать себе человеческий облик?
— Надо было действовать — и я действовал, — прохрипел в ответ некромант и, больше не желая тратить силы на бесцельные беседы, при помощи последней сохранившейся энергии принялся изучать собственное тело. Изъянов там нашлось немало, но со многими из них Сандро уже научился жить и понимал, что даже при великом желании не смог бы переиначить черную магию, которая скрепила кости скелета и заживила смертельные раны, полученные в далеком детстве.
Результат изучения не порадовал: ссадины, ушибы, царапины, синяки — на них некромант не обращал внимания — сойдут и сами. Но были и более серьезные проблемы: защемление одиннадцатого и десятого позвонков, из-за которого полностью отказали ноги. С такой травмой не смогли бы справиться даже горгоротские костоправы с их медитацией и иглоукалываниями — она была неизлечима. Но Сандро имел на этот счет свое мнение. Он крепче сжал мертвой рукой змеиный крест и, вспомнив необходимый гримуар, принялся ворожить. Созидающая магия давалась с трудом — силы были на исходе. И все же, спустя бесконечно долгие десять минут, некромант исцелил свое тело. Горгоротские костоправы были бы на седьмом небе от счастья, узнав, что есть нечто более действенное, чем иглы и духовное познание.
Покончив с лечением, Сандро ощутил также явственно, будто откат от заклинания, как на него накатывается волна слабости и отрешенности. Мысли закружились в голове, сменяясь с калейдоскопической частотой. И словно отвечая на крики совести, остановились на погибших спутниках, с которыми не так давно он бежал из Бленхайма. По его вине они мертвы. По его вине — ничьей больше! Если бы он отсиделся в храме Сераписа, а не мчал без оглядки вперед, ничего подобного не произошло б…
Некромант безвольно выпустил из рук змеиный крест, присел, поднял с земли охапку мокрых листьев, вытер ими выступившие на лбу бисеринки пота, обхватил колени руками и с тоской сказал:
— Я убил всех, а сам остался жив.
Никто не ответил на его слова. Лишь туман лизнул холодом мокрое от росы чумазое лицо юноши и подобрался ближе, становясь одновременно плотнее и гуще. Сквозь туман уже нельзя было разглядеть временами выползающий лунный диск. Даже с помощью обостренного зрения, некроманту не удалось увидеть ничего дальше кончика собственного носа.
