Но как бы ни было в горнице старухи грязно, тут не выл ветер, не хлестал в лицо снег и было тепло. Кукушкин присел на край незастеленного топчана, покрытого бурого цвета тряпьём, и почувствовал, что вот-вот размякнет. «Только бы не заснуть», — подумал он и усилием воли заставил себя встряхнуться. Он даже выскочил за порог как бы по нужде и умыл лицо снегом. Это освежило его.
Тем временем старуха накрыла на стол и позвала бойцов обедать. Кукушкин отказался, прикинувшись сытым. Товарищи его были не так разборчивы и дружно начали уплетать из грязных тарелок дымящееся варево, запивая его пьяной брагой. Они даже подсмеивались над ним. А ему было совсем не смешно. Он чувствовал опасность, исходящую от старухи. Хотя, если подумать, что плохого может сделать трём здоровым мужикам древняя бабка?
К концу обеда бойцы склонили головы на стол и ровно, и глубоко засопели.
— Эй, братва! Не вздумайте спать! Пора идти дальше! — затеребил он товарищей. В ответ донеслось нечленораздельное мычание.
«Не подмешала ли старая перечница им чего в брагу?» — забеспокоился боец.
— А ты, кашатик, так и не шадешь жа штол? — прошамкала старуха.
— Нет, бабушка, я не хочу есть, — отказался в очередной раз Кукушкин.
— А бражки не выпьешь?
— И бражку не буду.
— А водочки?
— И водку. Ничего не хочу. Уж извини, бабуля.
— А я бы выпила штопошку, — печально покачала головой старуха.
— Да кто ж тебе не даёт?
— Ножки мои ражболелиш, ишь непогода, — вздохнула бабка. — Не шпуштица в погреб, не набрать шоленьев…
— Каких ещё поленьев? У тебя в сенях целый штабель дров…
— Издеваишца? Не поленьев, а шоленьев. Огурчика б кто принёш, капуштки квашеной…
— А-а-а-а, ты о соленьях говоришь? Ну давай посудину, куда начерпать — без проблем, принесу тебе квашню.
Старуха отвела Кукушкина в заднюю комнату, ещё более тёмную и страшную, и указала клюкой на крышку погреба:
— Раж обещал — отпирай, полежай.
Кукушкин приподнял крышку и глянул в открывшееся чёрное отверстие.
— Ты бы огоньку дала, что ли? Не видать же ни хрена.
— Швечек не напашошца, — пробухтела бабка, но протянула Кукушкину свечу. — Иди в шамый конец. Там штоит бочка. Нахлебай в ней капуштки.
Кукушкин вздохнул и полез в чёрный подпол. Огонёк свечи еле теплился и боец, прикрыв его ладонью, почти вслепую побрёл в дальний угол погреба. Вдруг острая боль пронзила ему ногу. Он громко вскрикнул, но свечу удержался — не выронил.
— Жабыла шкажать, у меня там крышолофка, — радостно сообщила сверху старуха, злобно хохотнула и захлопнула дверцу.
— Ох, не жить тебе, старая швабра! — торжественно поклялся ей вслед Кукушкин, а затем наклонился посмотреть, что с ногой. — Ну и ну! Однако ж, громадные у ведьмы в подполе крысы водятся. Капкан поставила размером никак не меньше, чем на волка.
Бойцу повезло, что челюсти капкана не порвали ему ступню. Армейские берцы были сделаны из крепкой телячьей кожи, но это едва ли спасло бы ногу от острых зубьев, если бы в берцы не были вмонтированы защитные стальные пластины. Старуха об этом не знала и, вероятно, думала, что Кукушкин пострадал гораздо сильнее, чем было на самом деле. Тем не менее, удар был сильным, и если не размозжил вдребезги косточки, то покалечил их изрядно.
Кукушкин покряхтел и стащил с ноги зверский механизм. Боль его охватила адская, но думать о ней было не время. Надо выбираться из погреба. Со свечой в руке, сильно хромая, боец начал обследовать подпол. Никаких бочек с соленьями, как он и думал, тут не было. Зато валялось много всякого хлама. Однако, ничего похожего на топор или фомку не виднелось. Всё, чем можно было бы открыть дверцу изнутри, старуха унесла заранее. Похоже, танкисты были далеко не первыми её постояльцами, а подвал служил ловушкой для тех, кого не удавалось усыпить. Кукушкин убедился в этом, когда заметил вделанную в стену тяжёлую ржавую цепь, на конце которой были прикреплены старинные кандалы.
— Видать, старая карга грабит случайных прохожих, попавших в беду, — подумал боец. — И ведь наверняка убивает их. Надо выбираться.
Кукушкин взобрался по лестнице наверх и выстрелил из пистолета в то место, где как он помнил, находился засов крышки. Ему наконец-то повезло, дверца отскочила. Боец вылез наружу и, прокравшись к горнице, заглянул в неё.
Двое его товарищей по-прежнему находились за столом, обмякнув на него телами и не подавая признаков жизни. Бабка точила о брусок нож и дребезжаще ворчала:
— Штреляют-штреляют, а чаво штреляют и шами не жнают.
Похоже, она совсем выжила из ума — услышав подозрительный звук, даже не пошла проверить, как там Кукушкин.
— Ножки мои ражболелиш. В подвал не шпуштица, — злобно передразнил старуху Кукушкин, заходя в горницу с пистолетом в руках. — Што, старая, не ожидала? Сейчас ты у меня получишь, ведьма!
Бабка испугалась и стала что-то невнятно и нервно шепелявить. Кукушкину страсть как хотелось размозжить ей голову. Но он сдержал себя, мужик ведь, а она, хоть и сволочь, и убийца, но баба.
— Вот что, хрычовка, — велел он. — Хочешь жить, делай, что скажу. У тебя там оковы в погребе, гони мне ключ от них. А не дашь — жалеть не стану. Убью.
Он приковал старуху к стене подпола и пообещал ей, что как доберётся до Орла, пришлёт ментов. В тюрьму такую рухлядь, конечно, не посадят, но психушка по старой ведьме плачет горькими слезами. И психушка не такой уж скверный вариант для неё. Всё лучше, чем в дремучем лесу одной.
Разобравшись со старухой, Кукушкин занялся своими товарищами. Они выглядели, словно мёртвые, пугая его остекленевшими взглядами. Руки и ноги у них были холодны. Однако, у обоих прощупывался еле слышный пульс. Кукушкин и кричал на них, и обливал водой, и бил по щекам — танкисты никак не реагировали. Тогда он решил, что утро вечера мудренее, всё равно за окном уже темень, авось к утру проснутся сами. Но и утром его товарищи выглядели бездыханными трупами.
«Что же мне делать с вами?» — в отчаянии спросил Кукушкин. И решил оставить танкистов в старухиной избе. Не зная, сколько времени будет добираться подмога, он от души протопил печь — так, что в горнице стало жарко. Затем решил, что этого мало — в такой мороз избу выстудит за день. Надо спрятать ребят в спальники. Однако, спальный мешок командира отделения оказался с сорванной молнией, и Кукушкин забрал его себе, а в свой засунул товарища, прикрыв сверху старухиным тряпьём.
И уже в одиночку, опираясь на две суковатые палки, потащился с покалеченной ногой в Орёл. И повсюду мела метель, белел снег, и, казалось, в мире больше ничего не осталось, кроме огромного зимнего леса. Не таким он себе представлял Великий Поход в земли обетованные. Он всё шёл и шёл к югу, двигался уже два дня и, и не надеялся, что доберётся живым до людей. Но на третье утро, когда боец, совсем изнемогший, собирался просто рухнуть в снег и больше не вставать, впереди забрезжил неясный свет. И он потащился за этим светом, который всё время отодвигался-отодвигался, пока не привёл его уже под вечер к едва заметной пещере.
