слишком уверен в своих убеждениях о мире, чтобы принять меня иной. Он оставит меня. Я понимала это с самого начала, но теперь боль ударяет прямо в живот, и я борюсь с тошнотой. Пусть у меня больше никого не останется, зато будет папа.
Трясущимися пальцами я продолжаю вписывать слова в головоломку, считаю длину слов и расставляю их на подходящие по смыслу места.
– Это кажется слегка мелодраматичным даже для вампира, – говорит Генри, пока я пытаюсь понять смысл загадки.
– Заткнись и помоги мне, – говорю я, но ухмыляюсь. Генри назвал Николаса вампиром. А если даже Генри может так его назвать, значит, это правда. Он начинает подсказывать мне и смеется, когда я вставляю слово туда, куда оно никак не подходит.
– Похоже, у нас получилось, – наконец сообщаю я.
У нас получилось стихотворение. Николас собрал в него подчеркнутые слова, чему я совсем не удивлена.
Извечность развернулась предо мной,
И солнца шар сменяется луной.
О, спелый, сладкий ужас вечной ночи!
Мои воспоминания с ухмылкою мне лгут,
Оставленные жизнью раны и в мечтах не заживут,
Но от бессмертия ты не получишь то, что хочешь.
Летящей мимо тьме ты улыбнись,
Отдайся тайне чувственных страстей, воспой печали,
И лишь живя моментом, смерть ты сможешь обойти.
– Что, черт возьми, это вообще значит? – недоумевает Генри.
Но я все поняла. Я всю неделю читала стихи и знаю, как собрать воедино неожиданные образы, чтобы сформировать целостную картину.
Все краски внутри исчезают, и на секунду я снова становлюсь пустой, когда переворачиваю конверт и провожу пальцем под заклеенной полоской так быстро, что режу бумагой кожу и оставляю яркую красную полосу на девственно белом конверте. Я высыпаю содержимое на зеленый ковер, на котором сижу.
Фотографии. Я с сахарной пудрой на груди. Мы с Генри, размытые в спешке фигуры, с зубчиком чеснока в руках и золотым крестиком. Я оскалила зубы в подобии улыбки на фоне витрины с богато украшенным платьем. Разбрасывая фотографии по полу, я ищу что-нибудь еще, что угодно, хоть какую-то подсказку. Последний набор инструкций, которые, само собой, я не найду. Стихотворение сказало мне все, что нужно было знать: вечность – отстой, и Николас хочет, чтобы я жила.
Мрачное лицо Генри обращено ко мне.
– Он играл с тобой, – медленно произносит друг. – Все это было просто игрой. Он вообще не собирался помогать тебе… если бы даже мог.
Он говорит так, как будто знал все с самого начала, но надеялся, что это неправда.
Теперь, когда мы получили подтверждение, что Генри прав, слышать слова, которые он говорил все это время, просто невыносимо. Я сгибаюсь и упираюсь лбом в стопку фотографий, каждая из которых отражает то, от чего я отказалась, чтобы попасть сюда. Николас заставил меня опустошить мой колодец и вел хронику событий, а затем исчез, как только началось наводнение. Рыдания сотрясают меня.
Рука Генри лежит у меня между лопатками, и этого достаточно, чтобы я сделала вдох и остановила очередной всхлип в горле.
– Все в порядке, – говорит Генри.
– Нет. – Я поднимаюсь с колен, отбрасываю его руку и бегу туда, где сидит Рут с пустой тарелкой, покрытой сахарной пудрой.
– Где он?! – требую я ответа.
У нее хватает наглости выглядеть испуганной.
– Кто он на самом деле? – Я не знаю, какой вопрос для меня важнее. Мои руки сжимают край стола Рут, как будто я могу перевернуть его, если она мне не ответит.
Она медленно закрывает книгу, глядя на меня так, словно я голодная, бешеная кошка, и она не может решить, нужно меня усыпить или накормить. Подозреваю, что она способна солгать мне, продолжить водить за нос, но Рут вздыхает.
– Он сын богатого инвестора в недвижимость. Куда ни плюнь в Квартале, попадешь во что-нибудь, принадлежащее его отцу. – Рут жестом обводит магазин. – Он владелец этого места. Николас неплохой парень, но ему многое сходит с рук с тех пор, как… – Она качает головой. – Он платит мне наличными, чтобы я не мешала ему пользоваться этим магазином для его игр.
Игр. Во множественном числе.
– Сколько раз он уже проделывал это?!
– Ты шестая, кто был здесь. До тебя было двое мальчиков, а до этого – несколько девочек.
Все внутри проваливается вниз.
– Он?.. – Я умолкаю и отвожу взгляд. Хочу спросить, соблазнял ли Николас и других тоже, была ли наша связь такой же фальшивой, как и его принадлежность к вампирам, но не могу, ведь признаю: меня соблазнили. И не могу произнести это в присутствии Генри, даже если он уже все знает.
Рут, кажется, почувствовала все без лишних слов. Выражение ее лица смягчается.
– Он никогда раньше не встречался с человеком в моем книжном магазине. Это было что-то новенькое. К тебе он относится иначе.
Это не ответ на мой вопрос, но я все равно чувствую некоторое облегчение, что меня злит. Почему меня волнует, были ли чувства Николаса настоящими? Самое главное – что он лгал мне.
– Как вы могли?.. – Что-то темное, опасное и достойное вампира нарастает в груди, и я больше не могу говорить, опасаясь закричать. Эта тьма движется вверх. Мое лицо горит, пока я пытаюсь взять себя в руки. Я сглатываю, и это все равно, что глотать уголь, но я делаю это снова и снова, пока внутри все не успокаивается. Никакой вины Рут здесь нет. Я сбиваю огонь, но не тушу его. Усилие вызывает слезы на моих глазах, и я отступаю от стола, чтобы вытереть их.
– Я думала, что это все забавы и игры, – тихо произносит Рут.
Я чуть не вываливаю на нее правду о папе и о том, что это был мой последний шанс спасти его от смерти, но Рут не заслуживает такого бремени. И внезапно я почему-то не могу произнести эти слова вслух. Я прекрасно понимаю, как глупо они прозвучат. Рут посмотрит на меня таким взглядом… так же, как смотрел Генри, когда я впервые рассказала ему про свой план, так же, как смотрели на меня та женщина и охранник в монастыре.
– Все в порядке, – предпочитаю я солгать вместо этого. – Просто скажите, где я могу его найти.
Рут отводит взгляд. Возможно, она хочет рассказать мне, но не скажет – не станет рисковать своим магазином. Неудивительно, что Николас имел доступ ко всему. Казалось, все знали его и немного боялись, но на самом деле это был страх перед его отцом.
Генри окликает меня
