Ее локоны сочились красками алых разливов дождя, что ловил на сырой земле хлыщущие с неба обожженные потоки зари, и осколки орехово-златого пирита. Его пальцы с предплечий скользнули к ее полной, округлой груди, веки его опустились, когда он с затаенным дыханием развязывал шелковистую шнуровку ее ночного платья, подтягивая белоснежную тесьму, медленно, как если бы все время мира принадлежало им. Айвен могла расслышать шорох опадающей ткани, как кружевные ленты спадают с плеч, оголяя ее кожу перед холодным, раздирающим на части взором. И ее глаза горели от его взора, в котором купались северные туманы и призрачные потоки индиговой дымки, что кружевными вихрями взлетали в крылатую высь, где воцарялись в покое дикого ветра пенистые дворцы кремовых облаков; там, в отражении золотой охры высоких гор, плачущих прозрачными копьями из чистейшего хризолита, красные реки протекали среди вишнево-винных дубрав.
Его пальцы были нежными, но мороз и холод обитали в его прикосновении, льдинистая глубина его собственной печали западала в ее душу.
— Смотри, — прошептал он, оставляя влагу губами на ее щеке, и когда его пальцы опустились к колотящемуся сердцу, Айвен пронзила кипящая боль, прожигающая, как раскат молнии и обжигающая ласка небесной звезды палящего солнца. Кожу поливало огнем, она горела, и даже его прикосновения не могли охладить возгорающий огонь внутри нее. Она распахнула глаза, и узрела, как сияние алмазных камней, что мозаичным узором сходили к торсу, увенчивали у самого сердца великолепие распустившегося ночного лотоса. Кристаллы сверкали, вбирая в себя весь свет восхода, переливаясь хрустальными отсветами чистых вод.
— Мой Владыка поставил эту отметину прошлой ночью, и печать еще будет долго гореть в твоем теле, пока ты не свыкнешься с болью, — говорил мужчина, проводя пальцами вдоль мерцающих звездными огнями крупных каменьев.
— Это великая честь, быть носителем столь редкого дара, которого тебя удостоил мой хозяин, — шептал мужчина, но она слышала прибой морской волны и неутихающий вой утреннего ветра вместо мягкого голоса, продирающегося сквозь хлад дымчато-темных облаков с проседью глубокой синевы к жару красного лика солнца.
— И для тебя это не только свобода, но и проклятие, ибо не сможешь ты жить вольно по своему желанию, лишь смиренно ожидать приказания, — его губы были так близко к горлу, что Айвен боялась ощутить его ледяные уста на коже, что спускались бы ниже, к открытым ключицам, а сердце бы билось, возжигая холодное пламя в крови.
— Никто не посмеет прикоснуться к тебе или причинить боль, пока на тебе эти украшения, — и длинные серебристые когти на его пальцах с ажурными и филигранными иероглифами, чарующей росписью, провели со скрежетом по драгоценным камням.
— Эти камни символизируют один из двенадцати великих и прославленных домов Османской Империи, — он поднял голову, чтобы встретиться в отражении с ее глазами, отчего дыхание в груди застыло.
— И ты отныне приверженца дома де Иссои. Ты принадлежишь высоким господам, которые смилостивились над твоею смертоносной участью, эти символы, что вплетены и высечены на твоем теле, соединены с твоей кровью и венами, костной структурой и даже сердцем. Одно неверное движение, один ложный выбор, и неправедное слово, и твое тело вспыхнет огнем падающей звезды, от сущего твоего не останется даже пепла. Хотя, — он рассмеялся, и его смех пронзал кости, вскипал кровь, обращая в вино, и воздух стал лютым морозом, — это невероятно красиво зрелище.
Он застонал от удовольствия, прикрывая глаза и сдвигая светлые, аккуратные брови, что были светлее меха ласки, слегка покачивая головой, словно вспоминание видение несметной, завораживающей красоты, что находилась далеко за гранью грез и таинства причудливого сновидения.
— Представь, что ты окунаешь во всполох звездного света, и всю темноту и глубину ночи освещают тысячи великолепных светил. Твое тело покроется изумительным кристаллом, что рассыплется в мгновение стеклянным, сверкающим дождем. И волшебная, мерцающая пыль, что будет видна даже на другом краю горизонта, будет сиять всю ночь, — он отвернулся от девушки, складывая ладони на локтях своих рук, скрывая пальцы за шелковой белоснежной тканью, безмолвно расхаживая вдоль комнаты, с интересом разглядывая потрясающие росписи на стенах, вглядываясь в отсветы света и тени, и чарующие образы, что вырисовывало их слияние.
— Ты превратишься в осколки чистейшего алмаза, и поговаривают, что те, кто пройдет под серебристо-жемчужным дождем, обретет вечное счастье и покой, — он поднял руки, вновь оборачиваясь к ней, будто защищаясь. — Но я не утверждаю, что то истина, ибо только видел со стороны, что происходит с еретиками, что ослушались своих господ. И эти рабы носили схожие камни, правда, с другими рунами. Приверженцы старой веры предпочитают использовать на своих рабах столь дикие и страшные ритуалы, что даже такому изуверу, как я становится не по себе. Но порой такие методы привносят в разум мятежников послушание, а в силу того, что тебе еще нельзя доверять, это вполне разумное решение.
Айвен смотрела, как поднимается и опускается ее грудь, и влекомая внутренним желанием, она прикоснулась к сверкающим граням. Это было красиво, словно вода, освещенная полуденной янтарной колыбелью, замеревшей в вышине. И бриллиантовые камни обжигали, как кипящее масло, тепло и горячность проникали под кожу пальцев, прожигали плоть. Ее тело пронизывали стебли лотоса, расцветая на коже восхитительными бутонами, соки черной магии пронзили ее кровь, и она задумывалась — возможно ли, что вынырнув из одного заточения она пала в иное, более страшное заключение.
Здесь было спокойно, она не слышала рева голосов и разносившегося эхом ударов хлыста по темным и горячим от подземного огня коридорам, хотя крики и раздирающий плач все равно звучали в разуме. От этого она не избавится никогда, и голоса страждущих, будут преследовать ее даже на другом берегу жизни. И приходящее покрывало темноты, будет уносить ее в темницу, к горячим цепям и раскинувшимся перед взором роскошным дворцовым залам, к губам, что жаждали глотка воды и разума, вожделеющего легкости сна.
Она посмотрела на человека, следящего за ней, и ей было интересно, боялся ли он ее так же, как страшились остальные. Он прикасался к ней, и то были первые прикосновения кожи человека, которые она ощутила на своем теле. Он смотрел на нее, и впервые за неимоверно долгое время, она чувствовала таинственное покалывание в позвоночнике, что дрожью рассекало каждое звено, такое знакомое чувство, когда некто смотрит, воздерживаясь от слов. Вслушивался ли он в мистерии о ее народе, о пугающих сказаниях, что блуждали мантией кошмарного говора вдоль земли; молву, что кружилась в танце вихрей огня над сожженными деревнями и древними городами, где ступала нога ее соплеменников. Страхи не покидали сердца людей о павшей Империи, несравненной и непобежденной, и глубокий шум отливов морских все еще бороздил песчаные берега у возносящихся белоснежных особняков с кристальными шпилями, нетронутыми и вечно сияющими в ночи.
