— Всегда шестнадцать?
— Лучше держи это в тайне. Думаешь, мало людей мечтает о бессмертии?
Я вспомнила, как Дориан Таф крал силу моего хозяина через ошейник.
— Получается, я тоже могу быть магом?
— Нет. Ты не умеешь управлять силой. Но ты не состаришься.
Была ли я рада тогда этой новости? Не знаю. Помню только удивление. Я слишком недолго живу, и никогда не умела бояться старости.
Говорят, этот страх приходит к женщинам с первыми морщинами.
По лицу Элвина бежит странная ухмылка:
— Вот ведь сюрпризец. Жизнь, полна иронии, не находишь?
А вот он изменился. Пропал насмешливый огонек в глазах, на лице щетина, у губ залегла складка.
Я не ждала его возвращения. Надеялась, скучала, думала о нем. Но уже почти не верила…
И когда этот странный ребенок — Элисон Майтлтон обещала, что Элвин вернется, я ей не поверила. Не поверила, но запомнила.
«Твой лорд сам вписал себя кровью в книгу Судеб, — зазвучал в ушах не по-детски равнодушный голос. — Предназначение призовет его, но это будет еще не скоро. Сейчас он слишком далеко ушел и не может вернуться сам. Если и вправду любишь своего Стража — стань ему якорем. Я помогу».
Он вернулся…
Мы молчим, смотрим друг на друга, и напряжение несказанных слов гудит перетянутой струной.
Я не знаю, что сделать. Мне хочется коснуться рукой его щеки, обнять его, прижаться, рассказать, как я скучала. Но я боюсь. Что я знаю о нем? Что из этого правда?
Мы слишком долго были порознь, чтобы теперь быть вместе.
Но я помнила о нем…
Жила в его доме, в его мире, в окружении его вещей. Встречала его друзей и недругов, вытирала пыль с его книг, пользовалась его именем, носила его ошейник…
Столько лет далеко и рядом.
— Рецепт бессмертия на заказ. Зря мы столько пыхтели в поисках киноварной пилюли.
Узнаю знакомые ироничные нотки и улыбаюсь. Нет, он изменился не так уж сильно. И это хорошо.
— Где ты был?
Он морщится:
— Долго рассказывать. Не сейчас. Как ты… как жила без меня?
— Долго рассказывать, — эхом повторяю я.
Как рассказать обо всем, что вместили эти годы?
Хлопанье крыльев за окном обрушает тишину, разносит по углам обрывки слов и мыслей. Так невовремя!
Подхожу к окну, чтобы впустить мерлетту. Ярко-синяя птица врывается в комнату, делает круг и зависает в воздухе напротив моего лица.
— Дорогая, ты умница. И была совершенно права насчет лорда Амберсли, — чирикает вестник голосом княгини Исы. — Ты нужна мне во дворце. Немедленно!
С тихим хлопком мерлетта лопается, осыпается черной пылью. В голове никаких мыслей кроме одной, глупой. О том, что надо бы кликнуть брауни. Пусть уберутся, пока пыль не разнесло по всему дому. Заодно выметут осколки вазы…
Срочно взять себя в руки! Как в таком состоянии я буду общаться с княгиней?
— Почему… то есть: какого гриска здесь происходит? Зачем ты нужна Исе?
Ох, это одна из тех вещей, что никак не расскажешь в двух словах.
— Я — консультант по законам людей и фэйри.
Смотри, мой могущественный, мой самоуверенный лорд, я тоже чего-то стою. Решила, что заставлю мир фэйри уважать себя, и добилась этого.
Сама!
Когда я вернулась на Изнанку, поначалу у меня не было ничего кроме глумливого расположения княгини и сомнительного статуса то ли вассала, то ли игрушки Стража. И я использовала имя Элвина, как ключ. Именем его угрожала, обещала, лгала. Даже давала зароки на долг, не имея на то ни малейшего права…
Меня спасла наглость. Никто из фэйри никогда бы не осмелился говорить от имени сюзерена, без его дозволения на то. Весь мой хрупкий замок из лжи и недомолвок поначалу держался лишь на вере волшебного народа в причастность Элвина к любым моим действиям. Мало ли почему Страж не пожелал вести переговоры лично. Он — лорд, его право…
Княгиня знала правду, но молчала. Я научилась сносить ее двусмысленные насмешки и опасные намеки, не выдавая себя даже вздохом, даже движением брови, и это забавляло Ису. Ей было интересно. Слишком интересно, чтобы разоблачать меня перед подданными.
Не важно. Все зароки давно выкуплены. Мое влияние больше не иллюзия, а знания в разеннском праве неоспоримы. Без лучшего специалиста по юриспруденции на стыке законов двух миров не обходится ни одна серьезная сделка.
Как же хочу я рассказать ему все-все! О своей учебе в Эксфорде — два года посещала вольнослушателем лекции. О своих поражениях и победах. О признании княгини — никогда не любила и не полюблю эту женщину, но не восхищаться ею невозможно.
Хочу, чтобы он понял, какой путь я прошла. Чтобы смог гордиться мной…
Обидная улыбка скептика:
— Ты?! Проклятье, я точно вернулся в какую-то иную вселенную.
Элвин
Когда за ней захлопнулась дверь, мне стало стыдно за свой сарказм. Просто не знал, что еще ответить на такую новость.
Что-то поменялось в мире, пока меня не было. Я бродил по дому и чувствовал себя здесь чужаком.
Переходил из комнаты в комнату, брал в руки какие-то безделушки, пытался вспомнить себя — каким был раньше. И не мог.
Любому, кто считает себя изрядной ценностью и пупом земли, я бы посоветовал прокатиться на моем корабле. Весьма отрезвляет.
Меня не было десять лет, и мир не остановился. Планеты не сошли с орбит, вселенная не рухнула. Она этого даже не заметила. Кажется, никто и не заметил, кроме Франчески.
Сеньорита хотя бы скучала…
Еще, как выяснилось, скучал мой выигрыш. Не думал, что Гейл вообще что-то вспомнит, слишком недолго я был его хозяином, но конь меня узнал и страшно обиделся. Пришлось потратить не меньше часа на заискивания, пока рыжая скотина согласилась хотя бы выслушать мои оправдания.
Смешно, но под прицелом обиженных красных глаз я и впрямь почувствовал себя виноватым. Бросил друга на десять лет — ну чем не сволочь?
Вечером Франческа вернулась. Все такая же сдержанная, исполненная внутреннего достоинства. Я смотрел на нее и не мог наглядеться…
Я ждал и боялся найти Франческу женой стряпчего — растолстевшей и подурневшей. Но она осталась собой. Те же волшебные шестнадцать — безупречно-гладкая кожа, едва заметный румянец на щеках, ни одной морщинки вокруг глаз…
И все же она изменилась. Стала мягче, не такой порывистой. Нет, ее внутренний огонь не погас. Но она словно укротила, снедавшее ее душу беспокойное пламя. Ее сила — сила бойца, стержень, что я иногда ощущал в сеньорите под внешней ранимостью, теперь проявлялся в каждом жесте, в рассудительных словах и умении промолчать.
