— Не понял! — выгнув дугой изящную бровь.
— Ну забирай ее себе на здоровье.
— Ты не поняла. Я предлагаю тебе власть над всем миром и каждой тварью. Одно твое слово — и любой склонится пред твоим могуществом. Будь то живое или неживое существо.
— Спасибо, но я, пожалуй, откажусь.
В глазах блондина шок.
— Ты сумасшедшая? — спросил он, с интересом меня изучая.
Чувствую себя тараканом, зажатым между столом и лупой.
— Знаешь, даже если бы и была — вряд ли бы созналась. Психи — они такие. До конца уверены, что это вокруг все того.
— Хм. А чего же ты тогда хочешь?
Разочарованно на него смотрю. А казался таким умным. Как все же обманчиво первое впечатление.
— Может, ты хочешь меня? — В его глазах появился озорной огонек. Я скривилась, словно мне в рот сунули половину лимона. Огонек пропал, парень выглядел немного растерянным.
— Ты предпочитаешь юных дев?
— Нет.
— Не юных? Не дев? Нелюдей, что ли?
Тяжело вздыхаю и прохожу мимо. Выглядываю из окна и изучаю макушки друзей, кажется, они режутся в карты, пока я тут жизнью рискую! Гады! Пых, кстати, судья.
— Я могу снять ошейник и сделать тебя самой счастливой из женщин, — шепнули рядом.
Дернув плечом, отстраняюсь.
— О себе бы лучше позаботился!
Вопрос в черных прекрасных глазах.
— Сидишь тут один, чуть ли не в трусах, всем предлагаешь… одно и то же. Не надоело?
Он отвел взгляд и посмотрел на лежащего на полу зверя.
— Ты даже не представляешь — как.
— Ну так прекращай. Иди вон выйди, подыши воздухом, развейся. Сидеть в четырех стенах, кстати, вредно для здоровья. Я как-то неделю проболела. Пых чуть не умер, таская мне еду маленькими порциями из таверн. Так к концу недели я готова была по потолку бегать от злости. Так мне надоели моя комната, постель и недовольное брюзжание Пыха. Ты, кстати, сколько уже здесь?
— Триста лет.
Присвистнув, с уважением смотрю на парня.
— Мощно. А чего не уйдешь?
— Для этого меня должна отпустить хранительница.
— И где она?
— Умерла.
Мой взгляд буквально переполнен сочувствием. Может, я зря не подыграла? Он небось готовился, триста лет ждал, а тут явилась я и с порога заявила: «Не хочу».
— Сочувствую. Кстати о птичках, ты тут нигде серого камушка не видел? Мне он позарез нужен.
Парень с интересом на меня посмотрел, потом указал на небольшую неприметную дверь в углу комнаты.
— Ага, спасибо.
— Ты уверена?
Уже шагая к двери, оборачиваюсь и вопросительно поднимаю бровь.
— Власть над всем миром, — улыбнулись мне.
А, ясно. Шутка напоследок. Смешно. Улыбаюсь в ответ и, подмигнув, открываю дверь в комнату, мысленно уже приготовившись к новым ловушкам и ужасам.
Но… там ничего не было. Обернувшись, чтобы высказать шутнику все, что я думаю о нем и его шуточках, — я увидела лишь пустую комнату, с серыми, пластами отваливающимися обоями. В центре стоял небольшой хрустальный столик с кольцом посередине. Кстати, камень в кольце был черным — таким же, как глаза недавнего собеседника.
В комнате не сразу, но нашла потайную дверь в стене. За нею начиналась лестница, ведущая, как я надеялась, на последний этаж. По крайней мере, снаружи этажей было четыре, точно помню. Ну и крыша, но ведь это не в счет? Правда же?
Поднявшись, вылезаю из затянутого паутиной отверстия в стене и изучаю небольшой постамент в центре маленькой каморки, где и разогнуться-то невозможно толком. На постаменте — небольшой серый камушек. И все. Ни алмазов, ни бриллиантов, ни прочих побрякушек.
Подхожу и беру камень в руку. Теплый и шершавый, он удобно лег в ладонь. Осторожно глажу ребристую поверхность, идя обратно к двери.
На втором этаже с шеи свалился небольшой золотой ошейник и рассыпался на тысячу искр, ударившись об пол. На первом с удивлением обнаружила, что камень стал мягким, вязким и… впитался под кожу. Горячий и пульсирующий, он, передвигаясь внутри руки, медленно переместился к сердцу, едва не остановил его и… мигрировал куда-то в область живота, где и устроился — с комфортом и всеми удобствами. Что делала при этом я? Материлась, ползая по полу и вскрикивая от спазмов и боли. Ненавижу магию, как же я ее ненавижу. И как же это больно… В итоге я потеряла сознание. На сколько — не знаю. Может, на минуту, а может, и на века. По крайней мере, мне не довелось увидеть, как пространство и время вокруг меня схлопываются до своих обычных размеров, возвращая башне ее первоначальный облик.
Очнулась я от чьих-то легких прикосновений к моему лицу. Они отличались от прикосновений мыша, но мне все равно почему-то было тепло и уютно, а по телу то и дело пробегали мурашки, напоминая о том, что я все еще жива. Медленно открываю глаза и смотрю в другие — выцветшие, серые, знакомые.
— Бабушка?
Мне улыбнулись, продемонстрировав единственный желтый зуб, и помогли сесть.
— Живая. Надо же. Живая.
Наблюдаю, как она снова щупает мой живот, причмокивая и что-то нашептывая себе под нос.
— Можешь вытащить? — В моих глазах отчаянная надежда зверька, крепко увязшего в капкане.
— А зачем? — удивленно. — Чем плохо, что он внутри тебя?
— Ну… было больно.
— Он приспосабливался, врастал, изучал. Рожать тоже больно, дорогая, однако ж все равно рожают.
— Но… тут не роды.
— Это да.
Мрачно изучаю седую макушку, желая только одного: чтобы мой живот наконец-то оставили в покое.
— Можешь объяснить, что это было?
— А как же. Теперь я все могу. Все, что хошь спрашивай, все объясню.
Довольно улыбаюсь и выжидательно смотрю на бабулю.
Она продолжает гладить мой живот, тут же позабыв обо всем на свете.
— Бабуля! — с угрозой.
— Что?
— Жду ответов на мои вопросы!
— Так ты их сначала задай.
Чувствую себя идиоткой. Но, мысленно сосчитав до десяти, таки формулирую первый вопрос:
— Почему камень внутри меня?
— Так хранительница ты тепереча его, вот он к тебе и привязался, милая.
— В смысле — хранительница?
— Ты испытания прошла? Прошла. Вот и не вороти нос. Гордись! Ибо честь тебе оказана великая и доверие немалое.
— А что за испытания-то были?
— Тебе власть над миром предлагали, но ты отказалась, ни секунды не сумлеваясь. Молодец! А еще не пожадничала — и живота своего не пожалела, — сказала старуха и мерзко захихикала.
Чувствую себя ребенком, которому под Новый год выдали огромную кучу подарков, а потом, спохватившись и забрав все, кроме одного, пояснили, что ошиблись, и все это — другому ребенку. А я стою с этой одинокой конфетиной…
