Так, снова начинаем краснеть. Может, хватит?
– Не нужно смущаться: все мы время от времени делаем глупости.
И я не исключение: хотел успокоить и ободрить, но ресницы задрожали, готовые встретить новую порцию слёз.
– Послушайте, hevary...
Отчаянный всхлип:
– Почему Вы так меня называете? Почему не хотите назвать по имени?
– Хорошо, буду называть по имени! Так вот, Ливин, я понимаю, зачем матушка привезла Вас сюда, и ни в коем случае никого не обвиняю. Просто... Вот так сразу взять и решить свою и Вашу судьбу я не могу. Если Вы не против, давайте попробуем заново? К примеру, завтра я отпрошусь со службы пораньше, мы встретимся где-нибудь в городе и погуляем. Поговорим, поближе познакомимся друг с другом... Согласны?
– Да.
– А теперь всё же пойдём к дому!
– Я... не могу.
Что ещё за новость?
– У меня нога болит. Внизу.
Я помянул всех недобрых духов, каких знал, расстелил на снегу куртку и помог девушке сесть. Больная нога – это плохо. Только бы не что-то серьёзное...
– Зачем Вы надели сапожки с такими высокими каблуками? Вы умеете на них ходить?
Она не ответила, снова начиная розоветь, пока я стаскивал тесную обувь и чулок. А ножка вполне себе, изящная, с тоненькой щиколоткой... Которая непременно станет толстой, если я не поспешу. Надавливаю пальцами на припухшее место. Девица ойкает. Прошу пошевелить пальцами, снова надавливаю. Растяжение. Это хорошо, это лечится. Но сначала надо приложить что-нибудь холодное. Что-нибудь, чего вокруг и так в избытке. Разминаю комок снега в лепёшку и обжимаю вокруг щиколотки.
– Холодно!
– Знаю. Терпите.
Выжидаю несколько томительных минут, пока у самого пальцы не застывают почти до бесчувствия, потом туго обматываю повреждённое место чулком и кое-как приспосабливаю обратно сапог.
– Кажется, завтрашнюю прогулку придётся отложить.
– Нет, не придётся.
Ливин хоть и кусает губу, но полна решимости, и весь путь к дому старается проделать самостоятельно, почти не повисая на мне. А когда подходим к крыльцу, тихо замечает:
– У Вас хорошие руки.
– Хорошие? Чем же?
– Хозяйские.
Интересно, что она хотела этим сказать?
***
Увидев меня, Ксантер долго-долго всматривался в моё лицо, потом удивлённо спросил:
– Ты что, побрился?
– Это так странно выглядит? Ну, побрился, и что?
– Эй, Дарис, иди сюда! Представляешь, Тэйл побрился!
Смуглый тоймен тоже потратил время на изучение моего облика, потом пожал плечами:
– Ну, вижу. Зачем орать-то?
– Это что-то значит... Давай, признавайся, кто она?
– Какая ещё «она»?!
– Давай-давай! – Ксантер прижал меня к стене. – Нечего притворяться! Наконец-то, обзавёлся подружкой?
– Почему «наконец-то»... У меня всегда...
– Никого у тебя не было, не ври! Ну давай, не тяни!
Пришлось рассказать всё, что мне было известно о Ливин. Упоминание сиротства заставило завистливо вздохнуть Дариса, а приблизительное описание груди порадовало Ксантера, который то и дело хлопал меня ладонью по плечу, в результате отбив напрочь. Моё плечо, разумеется.
Потом пришёл Гоир, порадовал нас известием, что заказчица довольна работой и осталось только дождаться включения описания в Архив, но поскольку это должно произойти в ближайшие дни, у нас есть шанс получить жалованье ещё до Зимника. Новость ллавана была встречена c радостью, но всё же менее бурной, чем от известия о моём свидании, на которое я с лёгкостью получил разрешение. То есть, не на само свидание, а на свободное время, поскольку новых заказов пока не поступило. Поэтому оставалось только зайти к письмоводителям, встретить там же Ливин, и можно отправляться, куда душе угодно.
Она дожидалась меня, но не у Письмоводческой управы, а перед ней. Шагах эдак в пятистах.
– Почему Вы не остались в управе? Посидели бы и подождали в тепле.
– Мне не холодно.
– А Ваша нога? Она ведь всё ещё болит?
– Совсем чуть-чуть.
Но когда я подал ей руку, оказалось, не «чуть-чуть», потому что она опёрлась весьма ощутимо, и мы, степенно и медленно, как супружеская пара, двинулись по улице, душевно обрадовав Глийна, издали помахавшего мне рукой.
– Кто это? – Спросила Ливин. – Такой милый дедушка.
Да уж, милый... А надоедливый какой. Будет. После праздника, когда доберётся до личного общения.
– Сосед.
– Вы с ним дружите?
– По крайней мере, не враждуем.
– А почему он так улыбался?
А у девушки острое зрение... Это может стать проблемой, если мы всё же поженимся. Наверное. Может быть.
– Он считает, что мне пора жениться, поэтому, увидев под руку с девушкой, решил, что я последовал его совету.
Ливин ничего не сказала, но опущенная голова не успела полностью скрыть улыбку. Так-так-так, а мы совсем даже не просты! Впрочем, чего ещё можно было ожидать от матушки? Зря я рассчитывал получить в жёны тихую и скромную женщину: похоже, решительностью Ливин Кауле не уступит.
– Впрочем, оставим милого дедушку его внукам и внучкам, благо, многочисленным... Расскажите что-нибудь о себе.
– О себе? – Прозрачные глаза распахнулись широко-широко.
– Ну да. Я же ничего о Вас не знаю.
– Это так важно? Сари Вы тоже расспрашивали?
Начинаем играть в таинственность? Не самое моё любимое занятие – продираться сквозь чужие секреты. Или она пытается кокетничать? Нашла время и место... Дома надо этим заниматься. И не втягивать в игры других, пусть и только по именам.
– Причём здесь Сари? Она просто живёт в моём доме. Не больше.
– И не меньше.
Вот только ревности мне не хватало!
– Вы чем-то недовольны?
– Нет-нет, что Вы! Я просто...
– Сари рассказала, да? О доме свиданий и прочем?
Ливин снова отворачивается и бормочет в сторону:
– Вы так благородно отправились за ней и спасли, что...
Нет, так дело не пойдёт. Останавливаюсь, резкий рывок заставляет девушку повернуться и оказаться лицом к лицу со мной.
– Послушайте меня внимательно. Ещё второго дня, когда за Сари пришёл её охранник, я сказал это, а сейчас повторю. Нарочно для Вас. Я не питаю к девочке иных чувств, чем хозяин может питать к гостье. Всё понятно?
Она не отвела взгляда, а по окончании моей грозной фразы спросила, по-прежнему тихо, но уже с куда большей долей твёрдости, чем раньше:
– Но ведь и я – Ваша гостья. Значит, я вправе ожидать, по меньшей мере, той же теплоты чувств и для себя?
Я хотел было ответить, но так и застыл с приоткрытым ртом.
Ну надо же... Мы, оказывается, не просто ревнуем. Мы требуем, словно время знакомства и первой влюблённости позади, да и свадебный алтарь – тоже. Можно подумать, она уже моя жена, которой я (вот ведь негодяй!) не оказал должного почтения, боюсь думать, в какое время и в каком месте. И всё же, аглис меня задери... Почему мне это нравится?!
