— Это легко устроить.
Теперь незримая рука стиснула сердце, забившееся в жесткой хватке неровно, словно пойманная, задыхающаяся птица. В глазах Брюса темнота налилась багрянцем, маг утратил ясность очертаний, обратившись в непрерывно шевелящегося спрута, выбрасывающего все новые щупальца. Только не золотые — дымчато-черные.
Где-то на пределе слышимости вскрикнула Элия:
— Нет!!!
Обморочную муть перед глазами пересекла стремительная тень. Ушастая, тощая, слабая, раскинувшая руки-прутики, она изо всех сил ринулась на косматое кубло щупалец. Словно сложенный из соломинок человечек, брошенный в костер.
Миг!.. И лишь росчерк мгновенно распадающихся огненных рисок. Где бесплотной тени тягаться с таким монстром?
— Дьенк!.. — Элия попыталась сделать шаг, но повалилась, неловко подвернув непослушные ноги.
Аррдеаниакас засмеялся, косо развевая расплывающийся рот. Приподнялся со своего места, кажется, даже увеличиваясь в размерах. Волосяные змеи с шорохом поползли в стороны. Исполинская тень мага легла на пол, покрывая завитки серебристого винограда колючим инеем…
И вдруг маг застыл, вперив перед собой остановившийся взгляд. Расширившиеся глаза остекленели. Хватка на Брюсовом сердце разом ослабла, и Брюс осел на пол, прижав ладонь к ребрам и унимая глухие толчки в груди.
Аррдеаниакас все еще стоял, перекосив прежде чеканную физиономию и мучительно вслушиваясь в себя. Выглядел скорее нелепо, как обожравшийся лакомка, прислушивавшийся к происходящему внутри себя бурлению.
Бесчисленные тени сходили с ума, хлестали все вокруг размашистыми руками и крыльями, словно пытаясь скомпенсировать неподвижность мага. Тревожно мерцали и гасли светлячки на стенах.
Затем мага затрясло. Сплетенные с серебряным виноградом волосяные змеи лопались, треща. По побледневшему лицу прошлись одна за другой волны судорог, менявших черты, как текучий воск. Выкаченные глаза налились кровью.
— Дьенк… — простонала Элия.
И изрезанные багровыми жилками, глазные яблоки повернулись. Зрачки, словно пробитые в выцветшей радужке, устремились на бледное лицо девушки. Растрескавшиеся в кровь губы мага внезапно разошлись в улыбке.
Совсем не в такой, как раньше. В живой.
— Элия… Ты боялась, что я не узнаю тебя… Ты прекрасна!
Прекрасная Элия прекратила барахтаться на полу, силясь встать, и недоверчиво разинула рот, уставившись на внезапно спятившего мага снизу вверх.
Маг с заметным усилием сдвинулся с места, как в том кошмаре, что померещился Брюсу. Только сгорбленное от непривычного действа, волочащее за собой немыслимую тяжесть одежды и косм, чудище уже не казалось страшным. Особенно когда оно опустилось на колени перед завороженной девушкой.
— Я вспомнил! Я вспомнил, кто я… Дьенком меня звали в детстве. Это часть моего имени. Самая честная и живая из всех. Это ее я оставил в своем доме, чтобы никогда не воспоминать, каким уязвимым и непоседливым был прежде… Я считал, что это самая слабая часть меня, а оказалось, что без нее я только и смог, что превратиться в монстра.
Элия потянулась было коснуться заросшей щеки мага, но не решилась.
— Я понял, что потерял самую важную часть себя, слишком поздно… Я искал ее. Искал так долго, что забыл, зачем это делаю. Я крал чужие души и прятал их в ловушки… Я не мог избавиться от желания вернуть утраченное, но страшился, что найду пропажу. И когда та часть меня, что звалась Дьенком, сама явилась сюда — я не осмелился узнать ее. Если бы он не бросился на меня…
— Так ты… Ты теперь кто?
— Тот, кто уже не прежний Дьенк. И тот, кто уже, слава богам, не способен стать Аррдеаниакасом. Элия, готова ли ты по-прежнему принять меня, такого измененного? Такого… страшного?
Элия смеялась, вытирая катящиеся слезы обеими руками.
— Если ты не воспользуешься этим, чтобы взять назад свое обещание жениться. А уж после того, как я была готова принять тебя в облике Брюса, мне ничего не страшно.
— Я попросил бы, — возмутился Брюс, переводя дыхание и с кряхтением утверждаясь на ногах.
Маг повернулся к нему, машинально отводя назад длинные космы. А уши-то у него под волосами и впрямь оттопырены!
— Брюс, — весело сказал бывший Дьенк, — память Аррдеаниакаса теперь принадлежит мне. Я знаю, где искать Аянну.
…велит тебе зажечь огонь в очаге. Потом плеснет водичкой на пламя, и страсть твою как рукой снимет. А после сыграет на свирели мелодию и уляжется раздрай в тебе, словно по камертону выстроится гармония.
Или камень с сердца, либо тяжесть с души снимет и в виде обрубка какого чугунного или чушки уродливой железной тебе же и вручит. То ли на память, то ли в назидание…
* * *
Если земли и пришли в движение, то пока это никак не проявилось.
По-прежнему пекло солнце. По-прежнему по пыльной дороге ходили пыльные вихри, забивая подсохшую от жары траву.
Мимо проскрипела повозка, груженная знакомыми коробами, в которых снова что-то шуршало. Верховых возница заприметил издалека и заранее посторонился. Теперь вожжи в руках держала не женщина в пестрой шляпе, а хмурый мужичок. Зато рядом восседала все та же любительница яблок.
— Доброго денечка! — Тетка грызла яблоко. Гиппогрифами ее напугать было не так просто. — Издалека путь держите?
— Издалека, — отозвался Брюс, похлопывая забеспокоившегося Лако по перьям на затылке. Лако недовольно разинул клюв в сторону втянувшего голову в плечи мужика. — С Золотых земель.
— Да вы что? — Тетка все же прониклась и даже яблоко уронила. К раскрывшимся губам пристали белые крупицы яблочной мякоти. — И как там?
— Как и здесь. Лето.
Тетка неуверенно улыбнулась, посмотрела назад, на догоняющего белого гиппогрифа. Кажется, собиралась заговорить, но тут лицо ее стало удивленно вытягиваться, а острый локоть ткнулся в бок сгорбившегося возницы.
Тот вздрогнул, с кряхтением обернулся.
— А… — тетка даже привстала. — Доброго денечка, ваша светлость!
Элия мельком ухмыльнулась. Белый гиппогриф пронесся мимо. Пришлось догонять.
…Остался позади городок, все еще притворяющийся поселком. Остались в городке удивленные и равнодушные взгляды. Показалась пожарная вышка, по-прежнему полупрозрачная, хотя уже и изрядно запылившаяся.
Дорога разветвилась.
— Прощай, Брюс! Удачи!
Брюс кивнул. Лако, без раздумий, шагнул на узкую, немощеную дорогу, что вела прямиком к Брюсову прежнему жилищу. А гиппогриф Элии понесся по направлению к замку.
У порога, под навесом кто-то сидел, скорчившись. Темный, тощий, неподвижный. То есть неподвижным он был лишь, пока Брюс не соскочил на землю. А потом под навесом зашуршало, зашевелилось, показалась кое-как связанная проволокой рука в ошметках перчаток и изрядно потемневший и потрескавшийся череп, с прилипшими волосами.
