Антонио смотрел на чёрное окно и рисовал в воображении карту города. Брошенные больницы — какие угодно, но где взять хирурга? Он побарабанил пальцами по остывшей чашке.
В коридоре зашуршало. Сползла с вешалки одежда, зашелестел отрывной календарь позапрошлого года. Надя вышла на порог кухни, обеими руками удерживая на обнажённой груди чужую куртку. По шее, как узоры из хны, тянулись ручейки крови.
— Какой сегодня день? — спросила она, замерев босиком на холодном полу.
— Двадцать седьмое, — выдохнул Альберт. — Стой, подожди.
Надя бросилась обратно в комнату. Свет не горел, но когда Антон вошёл, Надя уже нашла остатки своей одежды и застегнула куртку. Она обрывала со связки амулеты, которые пришли в негодность — сделались бесформенными комками металла и пластмассы.
— Уже двадцать седьмое, — всхлипнула она. Куртка на спине встопорщилась и тут же опала. Она вдохнула и забыла, что нужно выдыхать. Запах жасмина комом встал в горле.
Антонио перегородил дорогу, уперевшись ладонями в дверные косяки.
— Куда ты собралась?
Надя была ниже ростом, так что спокойно могла проскользнуть у него под рукой, но не решилась. Посмотрела исподлобья, как подросток, которого не пускают гулять.
— Вы не понимаете. Осталось так мало времени. Кончается лето. Если мы не сможем вернуть город до осени, не сможем уже никогда. Потом уже будут холода, и жители не вернутся. Город не может без жителей!
— Ты ранена.
Она покачала головой.
— Нет, всё правильно. Я должна попасть на самое высокое здание в городе. Но понимаешь, они разрушили все высокие здания. Осталось только одно. Старая больница.
— Надя, ты бредишь.
Она переступила с ноги на ногу. Рваные кеды остались в прихожей, и босиком, в куртке с чужого плеча, с расцветшем истерическим румянцем, она в самом деле выглядела сумасшедшей.
— Хотела бы я, — нервно засмеялась Надя, — хотела бы я бредить. Хотела бы я никогда не видеть его.
— Ты не можешь туда пойти. Ты же боишься высоты, — произнёс Антонио. — Ты даже в мирное время добиралась только до пятнадцатого этажа. А в больнице достроенных всего двадцать…
— Двадцать два.
Надя замолчала, вцепившись в куртку, будто боялась остаться голой. Потом потянула молнию вниз и разделась сама. На теле выше пояса остались обрывки чёрной майки.
Надя развернулась к ним спиной, и вот тогда они увидели крылья. Тонкие жилки арматуры выгнулись, натягивая прозрачную плёнку. Они были ещё слишком маленькие, чтобы поднять в воздух человеческое тело Нади. На спине, изрисованной узорами крови, напряглись мышцы. Крылья испуганно трепыхнулись.
Надя подхватила куртку с пола и надела её, морщась, будто задевала за обнаженные нервы. Изнутри крылья царапали по жёсткой ткани.
— Ты был прав, когда отвёз меня к Мифу. Только когда я отреклась от него, я стала сильнее. Я пойду на самую высокую крышу и вызову Скрипача на бой. Он не сумеет отказаться. Не ходи за мной, — попросила она.
В городе было тихо. Не горели фонари, и попрятались в подворотнях сквозняки. Она петляла по разрушенным улицам, подчиняясь только чувству города. Улицы сами выводили её, куда требовалось.
Номером один был старый вокзал со стеклянным куполом, с мозаикой на стенах и мраморными плитами пола. Здание ушло под землю и стало тронной залой Скрипача, но между стенами ещё гулял ветер, наполненный стуком поездов.
Вокзал — это был номер один. Под номером два шло бегство Веты в старый город. «Если бы ты только знала, откуда явился Скрипач…» Надя не захотела её слушать — какое ей было дело до того, откуда Скрипач явился. Создал его Майский Арт, весь бывший восьмой «А», или кто-то другой.
Или Скрипач зародился сам, возник в заброшенных подвалах, как мышь в грязном белье. Наде казалось это неважным — важным стало избавиться от него. Остальное будет волновать её после.
А теперь появился номер три — пластиковая мышь с ветрового стекла не давала Наде покоя. Маленькая пластиковая мышь из её связки амулетов — самый старый, самый верный из них. Она потеряла его подземках Скрипача.
Надя замерла: впереди выросло тёмное здание больницы. Сквозняк вздыхал в старых коридорах. Она всё поняла.
Заброшенная больница раскачивалась, так что Надю швыряло то в стену, то в прутья изувеченных перил, и на коже оставались кровавые трещины. Она поднималась и шла дальше.
«Прочь», — проступало белыми буквами на кирпичных стенах. Снаружи, как паруса, хлопали на ветру зелёные сетки. — «Уйди».
Потом: «Ты умрёшь».
На потолке шестнадцатого этажа трещины выложили: «Он уже идёт».
Надя ощутила привкус подземного сквозняка, и как напрягается на спине чужая куртка.
— Оставь, — сказала она больнице, и от нового толчка упала на колени. Закрыла глаза, собираясь с силами. Сказала себе: «Ну давай же, вставай».
Больницу тряхнуло в последний раз, и она отступила, отчаялась остановить Надю. На последнем этаже белым песком по чёрным балками было выведено: «Спа…» Дальше Надя не вглядывалась, растёрла буквы подошвой.
Она выбралась на крышу, прямо под раскачивающееся небо. В городе не горело ни одного фонаря, погасли даже алые сигнальные огни на телевышке. И всё-таки он выделялся на фоне остальной темноты.
Надя подалась вперёд, грудью навалилась на хлипкое заграждение, отделяющее её от тёмной пропасти. В животе опять всё сжалось, но она вытерпела, приказала себе вытерпеть страх. Голос подчинился не сразу.
— Скрипач! — крикнула Надя, морщась от боли, потому что кожа на спине уже была вспорота. Боль тёплыми струйками стекала от лопаток вниз. — Скрипач, если хочешь самую высокую крышу в городе, вот она. Только сначала сбрось меня отсюда! Иначе я стану хозяйкой.
Ветер, пахнущий метро, был ей вместо ответа — Скрипач услышал. Она разжала пальцы и опустилась на крышу. Футболка на спине с треском разорвалась. Обнажившейся душой Надя ощутила ночную прохладу и тепло собственной крови.
За её спиной развернулись два крыла. На арматурном каркасе от ветра затрепетала полиэтиленовая плёнка.
Надя с трудом поднялась, но крылья поймали ветер, и стали легче. Она расправила плечи и запрокинула голову. Скрипач был уже близко. Над тёмным городом вздыбились напряжённые провода.
— Это ты, мёртвая девочка. Ты забралась так высоко.
— Я больше не боюсь высоты.
Она увидела лицо Скрипача, нависшее с темного неба — черты всё больше напоминали человеческие, и теперь Надя поражалась, как не могла рассмотреть его раньше. Не услышала в голосе знакомых полутонов.
Он обхватил больницу проводами, взрыл кирпичную кладку. Вцепился в оконные проёмы, как будто когтями. Больница глухо застонала и покачнулась. Надя заскользила по крыше, теряя опору под ногами, но крылья распахнулись и сами подняли её в воздух.
