– Брат, – разлетелись угли и зашипели в снегу. – Брат!..
Двое Киевичей стояли на коленях опричь:
– Господине наш… Перуне Сварожич…
– Господине и побратим мой, – стащил шапку кузнец. Бог Грозы обратил к нему изувеченное лицо, усмехнулся знакомой усмешкой, только медленно, очень медленно. Мороз Кромешного Мира ещё не выпустил его из когтей. Он промолвил:
– Хорошие у тебя дети, Кий.
Лось сам подошёл и согнул длинные ноги, готовясь поднять небывалый труд и небывалую честь. Иные Люди теперь говорят, именно ради того дня он взят был на Небо, и вот почему приметное созвездие, рекомое Колесницей, Большой Медведицей или Ковшом, ещё прозывается Лосем. Но так это или не так, никому доподлинно не известно. А вот какое чудо действительно тогда совершилось. Впервые за тридцать лет и три года проснулся в Земле цветок и выглянул наружу, доверчиво расправил лилово-синие лепестки, украшенные золотистым пушком. Дружно ахнули Зоря и Светозор: никогда ещё они не видели живого цветка. А сын Неба коснулся его пальцами и сказал:
– Не вовремя ты вылез, малыш. Но с этих пор у твоего племени всегда будет по шесть лепестков. Станешь ты лечить Людей и прозовёшься – Перуникой…
Секира и конь
Кий с детьми привезли спасённого Бога Грозы к себе в дом, уложили на полати, где потеплей. Но только управились, как что-то стукнуло в дверь. Потом ещё. И ещё раз.
– Кто там? – спросила кузнечиха. Ей никто не ответил, и Кий сам пошёл открывать. На крыльце у порога лежала секира с измятым, иззубренным золотым остриём. Пока Кий смотрел, она шевельнулась, вползла в дом, вспрыгнула на полати и виновато легла под руку Бога Грозы.
– Пришла! – сказал ей Перун. – Что толку с тебя?
В избяном тепле ледяная корка обтаивала на лезвии и стекала, как слёзы. Кий уже не особенно удивился, когда извне громко и жалобно заржал конь. Выглянувший кузнец увидал чуть живого, тощего жеребца: одно золотое крыло вспыхивало неверным, дрожащим огнём, второе, поломанное, трепетало, не в силах взмахнуть. Кий выдернул несколько кольев плетня, поймал рваные остатки узды и заставил коня войти, пятясь, через дыру – чтобы не выследили. Кое-где в хвосте и гриве ещё виднелись нанизанные жемчужины, но вся шерсть от ушей до копыт, прежде белая, была теперь черней черноты.
– Здесь, здесь твой хозяин, – утешил его кузнец. И повёл в конюшню, ласково приговаривая: —Это Змей на тебя дохнул, что ты так почернел? А с крылом что? Может, вылечим?
Конь узнал его и шёл, прижимаясь щекой к плечу Кия, нетвёрдо на ослабевших тонких ногах. Кий укутал его попоной, Зоря замесила тёплой болтушки. Крыло, покалеченное когда-то, казалось только что перебитым, конь вздрагивал. Кий с сыном бережно вправили косточки, привили лубок:
– Ешь получше да выздоравливай поскорее!
Когда же посреди ночи Светозор пришёл навестить жеребца, он увидел рядом с ним Домового. Кудлатый маленький старичок, схожий обликом то ли с Кием, то ли с Киевым умершим отцом, взобравшись на ясли, расчёсывал и заплетал в косы длинную гриву, пододвигал корм, мягонькими лапами поглаживал больное крыло:
– Буду гладить гладко, стелить мягко! Станешь снова весёлым и резвым, как был!
Тур– золотые рога
Прежний могучий сын Неба, на которого так надеялись Люди, не смог бы теперь не то что за них заступиться – даже оборонить себя самого. Кий с кузнечихой пробовали лечить раны, но раны не заживали. И от цепей веяло таким морозом, что холодно было в избе – топи не топи. Кий с сыном пытались их разрубить, но только перепортили острые стальные зубила.
– Туда, где я был, камень падал бы двенадцать дней и ночей, – сказал Кию Перун. – Не минуешь ты горя из-за меня, побратим, когда нагрянут искать. Жаль, не вижу! Небось постарел за тридцать три года?
– Да и ты не помолодел, хоть и Бог, – ответил кузнец. Он вспомнил о самородке, что когда-то давно принесла в его кузницу злая Морана. Он тогда уже понял, что это было железо с Железных Гор, неподатливое и злое. Недаром надеялась ведьма выковать гвоздь!
– Может, сгодится разок для доброго дела, – рассудил Кий. Встали они со Светозором на лыжи, отправились в лес разыскивать вмёрзший в Землю валун, под которым спал заклятый клад. По дороге их догнал на санках сосед, спросил любопытно:
– А правду ли бают, у тебя домочадец новый завёлся? Работника взял, али жених к дочери зачастил?
Кузнецы не отважились много болтать о Боге Грозы. Мало ли каких ушей достигнет молва, ещё бедой отзовётся.
– Это друг мой давний, Тархом Тараховичем прозывают, – ответил Кий. – Зашёл в гости да приболел.
– А ты его перекуй в здорового, – засмеялся сосед. – Ты же, сказывают, умеешь.
– Попробую, – пообещал Кий.
Им было по пути, и сосед подвёз их в санях. А пока ехали, рассказал, какая напасть приключилась за болотами, у дальней родни. Там поднялись из берлог разом три шатуна, прожорливые и свирепые. Диво, вместе охотились. Видели их на Глядень-горе, что-то они там искали, но, знать, не нашли и повадились заходить во дворы – рвать собак, вытаскивать скотину из хлевов. Бабы, дети уже за порог боялись ступить, да и мужики с оглядкой высовывались. И старейшина приговорил:
– Откупимся девкой! Отдадим медведюшкам невесту-красавицу, авось подобреют…
Так и сделали. Выбрали девку: глаза родниковые, коса по колено – чистое золото. Обрядили в свадебную рубаху, велели отцу-матери кланяться и расчесали волосы надвое:
– Не осуди, Светлёнушка! Уважишь медведюшек, самого Скотьего Бога уважишь. Пускай нас помилует!
Ибо Волосу, мохнатому Змею, медведь был от века первый товарищ. Такой же прожорливый, свирепый и сильный, да и ленивый. И на девичью красу такой же несытый.
Что ж! Свели плачущую невесту глубоко в чащу лесную, в заросший ельником лог, откуда всего чаще выникали медведи. И оставили привязанной к дереву на поляне:
– Заступись, кормилица! Ублажи Волосовых зверей! Не дай лютой смертью изгибнуть!
С тем ушли старики. Но не увидели старыми глазами, что вблизи схоронился Светлёнин бедовый меньший братишка. Решил малец выследить, в какую сторону поведут её женихи, чтобы потом навестить в берлоге, привет домой передать. А утихомирятся, залягут снова в спячку медведи – может, назад в деревню забрать…
И вот захрустел мёрзлый снег под двенадцатью когтистыми лапами. Вышли на поляну три шатуна. Светлёнин братец не помнил, как высоко на дереве оказался. Только видел, как начали медведи обнюхивать обмершую невесту и свадебное угощение, сложенное у её ног…
Но не довелось им потешиться. Совсем рядом послышался рёв, от которого с ветвей осыпался снег, а храбрый малец еле усидел на суку. Затрещало в подлеске, и из чащи, вспахивая сугробы, вылетел тур.
Грознее зверя не водилось в лесу. Рослый мужчина не смог бы взглянуть поверх его чёрной спины, разделённой белым ремнём. Быстроногий олень не умел его обогнать, превзойти в стремительном беге. А рога длиной в руку, выгнутые вперёд, играючи расшвыривали волков, метали с дороги охотников вкупе с конями…
Вот что за чудище вырвалось на поляну и встало между невестой и женихами, и пар струями бил из ноздрей на морозе. Мальчонка с ветки увидел, что на рогах быка горело жаркое золото. Не простые были медведи, не прост был и тур. И кто страшнее, неведомо.
А рёв тура уже смешался с медвежьим. Оторопевшие поначалу, косматые женихи втроём бросились на быка. Один разорвал ему когтями плечо, другой успел укусить, но третьего тур вмял в снег и там оставил лежать. Новая сшибка, и ещё одна бурая туша взлетела, перевернулась и грянула о сосну, так что белая шапка обвалилась с вершины. Последний шатун встал на дыбы, но тур пригвоздил его золотыми рогами к необъятной берёзе и держал, пока тот не замолк и не свесил когтистые лапы, оставив полосовать ему шею. Тогда тур швырнул его прочь, ещё раз коротко проревел и пошёл к дереву, у которого без памяти висела на верёвках невеста. С его плеча и шеи капала кровь. Вот бык наклонил голову, осторожно дохнул Светлёне в лицо. Кончиком рога поддел лыковые путы и разорвал, как гнилую нитку. И тормошил тёплой мордой упавшую девушку, пока она не очнулась. Светлёна отчаянно вскрикнула, заслонилась локтями… тур ничем её не обидел. Губами поднял из снега какой-то мешочек, затянутый длинным оборванным ремешком. Положил ей на колени, подставил могучую изодранную шею. Светлёна неверными руками кое-как обхватила её, крепко завязала концы ремешка. Погодя стащила платок, взялась унимать, заговаривать кровь:
