Белое пятнышко выгнулось, вскрикнуло — и стало расширяться. Рассыпались прядями белые волосы, ушла куда‑то внутрь шерстка… Зая, бледная как смерть, измазанная в крови, сидела на кровати, едва прикрытая шалью, и смотрела ничего не выражающими черными глазами. Я осторожно присел рядом, обнял ее…
Как дерево обнимаешь.
— Ну, тише, тише, все хорошо, ты со мной, я рядом, я никому не дам тебя в обиду, пойдем, искупаемся, сейчас вот полежишь в горячей водичке — и легче станет…
Я приговаривал что‑то утешительное, осторожно ведя ее к горячей ванне, потом осторожно помог девушке зайти в воду. Зая сидела, как каменная.
Ни слова, ни вздоха — вообще ничего. Я осторожно, едва касаясь, вымыл ее, смыл кровь с рук, ног, вытер капельки с лица и помог выйти из лохани.
— Вот так, теперь присядь сюда…
Но что же делать? Она так и останется вот такой, примороженной?
Ох, надеюсь, нет. Она просто очень испугалась.
Я притянул девушку к себе.
— я рядом. Я всегда буду с тобой…
Мы так и сидели, я согревал ее в своих руках, чуть покачивал, убаюкивая, и думал, что мне невероятно повезло.
Зая рядом со мной.
И никуда я ее не отпущу. Только вот защитить не смог… болван! Как бы я жил, случись с ней что‑нибудь? Сам бы себя изгрыз!
Я провел рукой по светлым волосам. Раз, другой…
Девушку вдруг согнуло в три погибели — и я едва успел подпихнуть к ней ночную вазу.
Заюшку рвало, наверное, минут двадцать, пока не пошли сухие болезненные спазмы. Я кое‑как вытер заплаканное личико, напоил ее водой и уселся на кровать, держа свою девочку на руках.
— Все хорошо. Все будет хорошо…
Зая еще несколько минут сидела неподвижной статуей, а потом вдруг словно что‑то надломилось в ней. Или выпрямилось?
Девушка уткнулась в мое плечо и разрыдалась в три ручья.
Ну, слава Четырехликому.
Я даже и не пытался ее успокоить. Пусть поплачет, пусть выльются слезы, тогда с ней можно будет разговаривать. Потом…
А пока — успокаивать ее, как смогу.
Зая рыдала долго, пока из груди не стали вырываться только горькие всхлипы. Тогда я осторожно отстранил ее, еще раз вытер покрасневшее личико и поднес к губам девушки кубок с водой.
— Ну‑ка, пару глоточков?
Девушка повиновалась.
— Ох, Колин…
— Все, малышка. Я рядом. И я никому не дам тебя в обиду.
— я знаю. Просто… я никогда…
— Как я хотел бы защитить тебя. А вместо этого опоздал.
— Это была Лайса.
— Лайса?
— Райшен выбрал ее, а не меня. Сказал, что я позорище и уродина…
Я зарычал. Получилось, видимо, выразительно, потому что Зая с удивлением посмотрела на меня.
— Колин, а ты не оборотень, нет?
— Нет.
— А рычишь как волк.
— Я бы этого идиота сам загрыз, — признался я. — Хотя нет. Поблагодарил бы.
— почему?
— а иначе ты бы не сбежала, мы не встретились. Да и я был бы уже мертв.
Зая крепко прижалась ко мне.
— Не позволю! Никому не дам тебя обидеть! Ты — мое сердце.
На такие слова мог быть только один ответ. Я приподнял ее лицо за подбородок и нежно коснулся губами губ.
— Я люблю тебя.
И черные глаза вдруг сверкнули огоньками.
— Докажи!
— Что?
Девушка обняла меня за шею, чуть толкнула на кровать.
— Колин, прошу тебя… мне это очень нужно…
— Но храм…
Я шалел от ее запаха, ее тела рядом, волос, скользящих по моему плечу, громадных умоляющих глаз…. Четырехликий, еще пара минут и я просто сорвусь…
— Мне не важны ваши обычаи. Я просто хочу быть с тобой. Я люблю тебя!
И я не выдержал.
Перекатился по кровати, опрокидывая ее навзничь, накрывая своим телом….
— Люблю…
Ох, Зая, что ты со мной делаешь?
Отлетает в сторону дурацкое полотенце — и я задыхаюсь от восторга, глядя на сильное гибкое тело со светящейся изнутри матовой кожей. И, не в силах выдержать, припадаю к ней, как к последнему источнику живительной влаги. Целую, пока она, потеряв голову, не начинает извиваться под моим телом, но мне мало, мало… я никогда не смогу ей напиться.
Она — как мой воздух и ничего иного мне не нужно.
Только скользить руками и губами по гладким плечам, по возвышениям грудей, по плоскому животику, спускаясь все ниже и ниже….
Ее кожа пахнет лесными цветами, а руки ласково скользят по моему телу….
Я перехватываю тонкое запястье, прежде чем она добирается до самого важного места и целую маленькую ладошку.
— Любовь моя…
— иди ко мне, пожалуйста…
Сердце безумно колотится, глаза затягивает туман, дыхание перехватывает — и когда темнота за сомкнутыми веками рассыпается фейерверком звезд — я все равно вижу ее лицо.
Оседаю всем весом прямо на нее и утыкаюсь в ложбинку между шеей и плечом.
— родная моя…
И вижу в ответ чистый светлый взгляд.
— Любимый…
Зая.
Так плохо мне никогда не было.
Тошнило, кружилась голова, меня всю трясло.
Да, я терпеть не могла Лайсу, я желала никогда ее больше не видеть, но видит Лес, я не желала ей смерти!
И конечно, не хотела убить ее сама.
Я даже не понимала — КАК!?
Да, заяц может одолеть лису — теоретически, как выражается Колин. А практически…
Я смотрела — и не верила, что это сделала я.
Я должна была просто пропороть ее когтями насквозь, чтобы получились такие раны.
Но я НЕ МОГЛА!!!
Я заяц, а не леший! У меня есть коготки на задних лапах, но они небольшие. И как?!
Как могло такое получиться?!
Не понимаю, не понимаю, НЕ ПОНИМАЮ!!!
Колин, кажется, пытался меня успокоить, но его слова доходили, как сквозь воду. Я просто подчинялась, не особенно вникая, зачем, почему, для чего…
Откуда взялись силы?
Откуда появились когти?!
КАК!?
А потом мне вспомнились ее глаза, пена, капающая с клыков, злоба, идущая сплошным потоком, вспомнилась кровь… и меня уже затрясло всерьез.
Колин успокаивал меня, как мог, но…
Я не могла остановиться. Меня словно затягивало куда‑то, в темноту и пустоту — и требовался живой человек рядом, мне нужно было…
Мне нужен был Колин!
Я знала, он в жизни себе ничего не позволит. Зубами скрипеть будет, но и пальцем ко мне не прикоснется из‑за этих дурацких человеческих обычаев! Значит, первый шаг должна сделать я.
Мне это очень, очень нужно. Иначе я просто никак…
Я просто не выживу сейчас…
Колин не смог устоять — и ответил на мои поцелуи. А дальше все было так просто и естественно…
Мы действительно оказались частями одного целого, иначе никак это не объяснить. Я знала, девочки рассказывали, что первый раз лучше в звериной форме, чтобы не было больно, но мне не хотелось становиться зверем! Мне хотелось быть человеком — и быть с любимым. Отвечать на его поцелуи, жадно выгибаться под его руками, требуя новых и новых ласк, принимать его — и кричать в приливе освобождения.
