От всех веет несокрушимой силой и уверенностью, лица грозные и суровые, я ощутил трепет, эти люди лучше меня понимают, что всех нас ждет, если провалю испытание, потому собрали все силы монастыря и Храма, а сами подготовились со всей ответственностью…
Я украдкой оглядел знакомые лица: аббат Бенедерий в первом ряду, рядом с ним приор Кроссбринер и его первый помощник отец Аширвуд и его трое помощников, их я вообще увидел впервые, это значит, что в эту часовню в самом деле стянуты все силы Храма.
Двумя рядами священники, отец Мальбрах, елимозарий, толстенький, невысокий, с округлым мягким лицом младенческого цвета и с такой же нежной кожей, но сейчас он так же суров и сосредоточен, как стоящий рядом отец Леклерк, дальше отец Форенберг, многочисленные бефлифы, келарь Иннокентий, отец Зибериус, даже сейчас с заученной улыбкой приветливого госпиталия, камерарий Анельм и отец Ромуальд, оба напряженные, как натянутые тетивы.
Даже престарелый, но не растерявший мощь отец Хайгерлох стоит прямо, хоть и опирается на трость, дальше отцы Латард, Муассак, Фростер, Хеттерлинг, отец Мантриус, Стоунвуд, но снова удивило присутствие священников высокого ранга, неужто они никогда не спускаются со своих высот, не показываются даже своим же собратьям…
Возможно, мелькнула мысль, сейчас, когда нечто особое, и когда понимают, что без их мощи все рухнет в первые же мгновения, они снизошли со своих высот и примут главный удар…
У самого алтаря двое священников с надвинутыми на лица капюшонами, я услышал, как сосредоточенно творят молитву, выговаривая каждое слово, и узнал по голосам отцов Велезариуса и Ансельма.
Аббат Бенедерий, двигаясь с трудом, но без помощи монахов, которых не допустили в такое высокое собрание, и не желая затруднять священников, те заняты жизненно важным для Храма, подошел ко мне ближе и спросил тихо:
— Сын мой… ты готов?
Я ответил, стараясь, чтобы голос звучал как можно тверже:
— Да, святой отец.
— Помни о своей миссии, — предупредил он. — Рухнешь ты, рухнет мир. Погибнет все, что знаем и любим.
Он все равно погибнет, мелькнула трусливенькая мысль, не надо на меня такое, я же не атлант, чтобы небо на каменные плечи…
Аббат повернулся к священникам, те словно услышали нечто, раскрыли книги, мало похожие на молитвенники, у меня побежал мороз от их могучих голосов, исполненных такой силы и мощи, что вслед за морозом сразу же охватил священный трепет.
Грудь моя сама по себе начала вздыматься от прилива неведомых мне чувств, среди которых доминировало одно, которое я назвал бы любовью к людям, если бы не счел такое для себя оскорбительным, как для сильного и решительного человека, идущего к цели, невзирая на…
— Действуй, — донесся издалека голос аббата, он прозвучал откуда-то сверху и показался молодым, дивно ясным и наполненным той же неведомой силой, что творила этот мир. — Теперь только ты…
Я расстегнул ремни, с некоторым страхом сунул руку к тому отделению, что завязано еще и на отдельные узелки, терпеливо их распутал и вытащил черную корону.
Черный обод из неизвестного металла, черные жемчужины одна к одной… нет, это бриллианты, от короны пошел черный свет, никогда не думал, что такое возможно, черные бриллианты чистейшей тьмы сверкают победно и зловеще, а пальцы мои хоть и чувствуют холод, но это отвратительно сладостный холод.
Словно в полусне я начал поднимать корону, снова это странное ощущение, что держу в руках горный хребет, и в то же время это вот, скованное неизвестно из чего, и неизвестно как выглядит на самом деле, легче перышка… наш мозг так устроен, что даже в очертаниях облаков видим замки и драконов, так что это вот корона, а это вот., да, алмазы…
На короткое мгновение что-то сместилось в глазах, вместо короны я увидел некий сгусток тьмы, мрачно блистающий лиловыми огнями, но это длилось кратчайшее мгновение, снова держу корону, черную корону из неведомого металла, где по ободу прижаты один к другому черные бриллианты, а надо лбом в клиновидную оправу вделан багровый рубин.
Молитва звучит мощно, я поднял корону над головой, прислушался к себе и понял, что могу без усилий, совершенно не перебарывая себя, снова положить ее обратно в сумку.
— Да будет воля Твоя, — произнес я мысленно, вслух молятся только для показухи, — да сбудутся Твои Планы.
Обод коснулся моей головы. Я задержал дыхание и весь сжался. В мозг моментально хлынул жуткий холод, должны полопаться все сосуды, однако следом прошла жаркая волна, и я ощутил дикое ликование и такое ощущение силы, какое никогда-никогда…
Тело мое начало наполняться странной мощью, словно мощный пампинг в каждой клетке, я раздвинул плечи, чувствуя, как становлюсь выше и громаднее.
А дальше в меня хлынуло чудовищное наслаждение плоти, настолько омерзительно сладостное, что весь распадался на триста миллионов ослепительных всплесков, горел и плавился, кричал в диком восторге, мир то и дело погружался в сладостный красный туман, блистающее багровыми молниями марево, проносились мимо огромные чудовища из блистающего огня, другие ползли отвратительно забавные и уходили в красную черноту, что погружала в беспамятство, как мне казалось, но все равно я видел все и чувствовал все, хотя и смутно помню, как убивал этих двуногих и жрал их сырое мясо, чувствуя его невыносимую соленую сладость, выгрызал мозг живых людей, что кричали и бились в стальных тисках…
Прими и стань, говорил во мне огромный как вселенная голос, и могучий, как вся темная энергия. Ты Повелитель Двух Миров, ты властелин всего, что существует…
Я уже принял, однако нечто во мне злое и бунтарское прохрипело, задавленное этой вселенской мощью:
— Нет уж… во тьме заплачут вдовы, повыгорят поля, и встанет гриб лиловый, и кончится Земля…
Мир разрушения прекрасен, продолжал уговаривать голос, в котором я потрясенно узнал самого себя, и с ужасом понял, что это не имитация, а говорю я сам, только огромный и настолько могучий, что просто всесильный, ты насладишься вселенскими катаклизмами взрывающихся звезд и горящих галактик…
А мне нужны бабочки и цветочки, возразило во мне что-то крохотное и еще не до конца не затоптанное, и хотя на самом деле цветочки и бабочки мне и на хрен не нужны, никогда ими не любовался, природа не храм, а мастерская, и человек в ней — работник, но ведь работник же, а не разрушитель!
Он продолжал убеждать, разворачивая картины как полной и абсолютной власти над людьми, где те не больше, чем бессловесный скот, их можно откармливать и на убой, так и власти над вселенной, но я вцепился в эту дурную мысль о бабочках и не отпускал, и все больше твердил, что красота нужна этому миру, хоть и не понимаю зачем, что имею мнение и хрен оспоришь, человек — звучит гордо, а гордый сам раздает советы, поучает и указывает с высоты доминантства, как кому жить и куда идти каким лесом…
