— Я так не думаю…
— Люди не прощают лжи, — не дал выговориться архангелу Логан. — Люди не прощают обмана. Лишь они достойны остаться на Земле, а не я и не ты. И дело не только в обмане, Игнат. Дело еще и в том, что нет на самом деле грани между Светом и Тьмой, между Добром и Злом. Нет границы, четко разделяющей эти понятия. И ни Свет, ни Тьма не могут существовать отдельно, хоть вы и твердите обратное. Тьма не может одолеть Свет, ибо она тем самым одолеет и себя, потому что ЭТО ОДНО И ТО ЖЕ. Это сейчас, в первые дни войны люди видят разницу между нами, но со временем они прозреют и глянут на всех ИНЫХ совершенно иначе. Не сквозь навязанную им призму религиозности, а четко и ясно. И тогда ВСЕ сущности будут навсегда прогнаны. Нечисть — она выживет, потому что никогда и не была частью Яугона. Нечисть с самого начала своего существования подразумевалась как часть Срединного мира, потому и выживет. А мы все исчезнем.
— Ты сошел с ума, Сатана, и, видимо, уже очень давно, — догадался Игнат.
— Да, — легко согласился Логан, — я сошел с ума давно. Сразу как осознал себя живым после смерти.
— Но ведь это хорошо! Пройти через осознание смерти и затем вновь почувствовать в себе жизнь!
Логан остановился. В его руках уже горел пламенем лиандр. Горел красным.
— Знаешь, почему люди, пережившие клиническую смерть, то есть фактически умершие, но чудом сумевшие вернуться к жизни, более не боятся умереть? Знаешь, почему они так спокойны душой и впредь относятся к смерти не как к величайшему злу или неприятности, а как к самому собой разумеющемуся? — Логан подождал, пока Игнат выскажет свое мнение, но архангел молчал. — Да потому что они не воскресали в Актарсисе! Потому что они узнали, что смерть — это конец. Все, дальше остановок нет… Смерть — это полная аннигиляция разума и души, вернее, не аннигиляция, а растворение в молоке вселенной, в едином океане энергии, где нет и не может быть чего-то отдельного, самостоятельного, где есть лишь одно всеобъемлющее целое, в равной степени могущее называться словами ВСЁ и НИЧТО. Они не боятся смерти, потому что знают, повторяю, — это конец. Не реинкарнация в Царствии, не переселение души в новорожденного, не прочая мистика, а финал. А кабы они воскресли бы в Актарсисе, но потом вновь вернулись в прежние земные тела, то мучились бы всю свою жизнь осознанием того, что смерть — это не конец, а начало чего-то другого, что где-то ТАМ их ждут.
— Я знаю только одного такого человека — это ты, — возразил Игнат. — Остальные вполне довольны.
— Ну конечно, Светлый, ты больше никого и не знаешь. Объясни мне, зачем автоматически стирается память о прошлой жизни у всех, кто попадает в Актарсис? Зачем нужно это? Ведь помни мы о прошлом, то всегда могли бы вернуться к близким, к родным, к любимым. Вернуться и жить с ними… Вот! Память стирается не просто так, Игнат. Она стирается специально, чтобы, не помня ничего кроме факта пройденной смерти, астеры считали себя счастливыми. По сути, истинное счастье заменяется ложным, иллюзорным.
— Это все пустые слова, Сатана, — усмехнулся Игнат. — Ты всегда был мастером словоблудия.
— Пусть так, — кивнул Логан, усмехнувшись вслед за архангелом. — Думай что хочешь, Светлый. Я не ставил перед собой задачу убедить тебя в чем-то.
Игнат обнажил уже проявившийся на бедре меч. Противники встали один напротив другого в боевые стойки.
— Знаешь, Игнат, а ведь я в прошлом нашем поединке использовал тебя, — вдруг сказал Логан. — Я ведь рухнул с Небес в Срединный Мир не потому, что испугался тебя или проиграл сражение.
— Интересно, а почему же тогда?
— Я утащил за собой недостающую струйку энергии Актарсиса. И твоей — тоже. Сие явилось заключительным аккордом перед началом Слияния.
— Не верю я тебе, Сатана, ты лжешь.
Логан пожал плечами.
— Эх, твое право, Светлый.
— Зачем тебе это все? Зачем ты начал Судный День?
— Альтернатива Слиянию — Коллапс, светлый. Ты знаешь это не хуже меня.
— Коллапс — лишь миф. Слухи.
— Неужели? Совет Светлейших архангелов распустил ложные слухи? Не смеши меня, Игнат. Коллапс — это конец мира. Конец человечества. Конец всего. А Слияние — это жизнь, Игнат. Я подарил людям жизнь.
— Ты вызвал огромную волну Зла, смерти и боли, Сатана. Приготовься умереть.
Логан прищурился:
— Что ж, светлый. Скрестим мечи.
И они сошлись.
Фирс
Глаза напряженно всматривались в непроглядную темноту джунглей. Даже ночью проклятые джунгли парили жаром, влажный воздух невозможно было вдыхать долгое время. И москиты. Москиты и все те мелкие твари, что беспрестанно едят тело. "Почему они садятся только на нас, кусают только нас? Разве мы другой породы? Желтые вьетнамцы те же люди, как утверждают спецы от международного права, противники текущей экспансии и студенты, трясущиеся от одной мысли о службе в армии". Вьетнамцы люди, но — не те же. Вьетнамцы живут там, где европеец не протянет и полгода.
"Черт, какие мы все-таки разные…"
Майкл Фирс припал к окуляру прибора ночного видения. Внизу, наполовину укрытые деревьями, копошились враги. Они грузили на облупленные, измазанные грязью грузовики какие-то ящики, коробки. Оружие. Вьетнамцы прознали о скором тактическом ударе флота и спешили покинуть свои земляные норы, бункеры и доты. Чертовы кроты! Вблизи Сайгона вся земля представляла собой один сплошной термитник, лабиринт подземных ходов, в которые мог протиснуться только мелкий азиат, но не бойцы морской пехоты США. Говорят, люди отошли от природы, потеряли с ней связь, зазнались и так далее, но желтолицые доказали обратное: сколько бы ни заливали водой или напалмом их норы, все равно группы вчерашних крестьян умудрялись выживать, заходить с тыла и наносить поражение за поражением…
Изучая цель, Фирс ощущал покалывание во всем теле. Скоро начнется бой, и надпочечники уже разбавили кровь адреналином, этим наркотиком, без которого ни один боец, побывавший на войне, больше не способен жить. Говорят, на гражданке бывшие военнослужащие теряют контроль над собой, превращаются в садистов и убийц, насильников, преступников, просто спиваются, уподобляясь мрази. Фирс верил этим рассказам. Он настолько привык к войне, что уже не мог думать ни о чем другом.
"Привык ли? Разве можно привыкнуть убивать, привыкнуть к смерти своих ребят, привыкнуть к бесконечному свисту пуль в сантиметре от головы, к грязным всплескам разрывающихся снарядов, к вою авиационных бомб, к крикам женщин, к этим наполненным животной ненавистью глазам врагов?.."
Пора было начинать. Фирс отчетливо шепнул в рацию: «Приступаем». И тут же вниз, к скоплению грузовиков с шипением устремились реактивные снаряды. Джунгли осветились первыми взрывами. Застрекотали автоматы. Вьетнамцы, пойманные врасплох, заверещали и заметались, натыкаясь друг на друга. Ящики с боеприпасами разлетались в мелкую крошку прямо у них в руках, грузовики переворачивались от взрывов собственных бензобаков. В небо потянулись черные пальцы копоти.
