Потом мягкие зловещие тени, как стервятники, обрушились сверху, полуразличимая туманная смерть, переполнявшая ночь.
Меч Руди, казалось, стал свинцовым, рука одеревенела. Он знал, что если бы не был в центре толпы, то погиб бы сразу. Видя, как Джил рубит, уворачиваясь в сером мраке от шипастых кнутов в половину ее роста, он понял, зачем Гнифт терзал тела и души своих учеников-стражников и почему Джил и другие тренировались тем способом, упорно, через боль, холод и усталость. Только эта закалка и спасала их сейчас.
Ветры обманчиво затрепетали вокруг них, и Тьма отошла. Руди, хватая воздух ртом, опирался одной рукой на свой посох, другой держал бесчувственную Альду и спрашивал себя, хватит ли у него сил донести ее до Убежища. Хотя они были в полумиле от него, ревущее пламя костров у ворот едва виднелось через клубящиеся, скрывающие тени, заполнившие ночь.
Стражники снова сомкнулись.
– Теперь, – тихо сказал Ингольд, – пошли. Пошли быстро.
Испуганный, Янус запротестовал:
– Они вокруг нас, они никогда нас не пропустят.
Колдун сморщился от напряжения, бледный свет показывал его руки, изрезанные и вонючие от слизи.
– Пропустят, если вы сейчас пойдете. Торопитесь или...
– Мы не выдержим этого! – крикнул Янус.
– Но... – оцепенело начал Руди.
– ДЕЛАЙТЕ, КАК Я СКАЗАЛ! – загремел колдун, и Руди отступил на шаг, ошеломленный. Ингольд выхватил меч одним молниеносным движением, клинок блеснул во тьме. – ИДИТЕ!
Янус долго смотрел на него, потом резко повернулся и шагнул через снег в темноту. После короткой неуверенной паузы Руди и остальные последовали за ним, он и Джил чуть ли не тащили Минальду под руки.
Он чувствовал чары Тьмы, отступающие от света, который он нес, и ощущал их злобу, накапливающуюся повсюду. Оглядываясь через плечо, Руди видел Ингольда, стоящего там, где они оставили его, темная фигура в сияющем ореоле света, он настороженно вслушивался в звуки ночи, кровь капала с его изрезанных пальцев и окрашивала снег.
Колдун дождался, пока кучка стражников отошла от него примерно на двести ярдов. Потом Руди, опять обернувшись, увидел, как тот бросил свой посох в снег. Свет погас. Клинок меча описал жгучую фосфоресцирующую дугу. Руди знал, что Тьма сгустилась над стариком.
Они бежали. Тир начал хныкать из-под укрытия материнского плаща, его плач был слабым и приглушенным от усталости. Других звуков не было, но один раз бросив взгляд мимо Альды, Руди мельком увидел лицо Джил, бледные глаза и маску боли.
Пылающие ворота, казалось, не приближались, хотя теперь можно было ясно различить фигуры, столпившиеся на ступеньках в сиянии костров, с Рунами Охраны и Закона, вырисовывающимися над ними, отражающими кровавый свет.
Одна темная фигура, он знал, должна была быть Томеком Тиркенсоном; другая, думал он, была Джованнин. Похоже, что-то было не в порядке с его восприятием расстояния.
Воздух стал тихим, без движения, запаха или дыхания, даже без ощущения близости Тьмы – хотя он знал, что неправ в этом отношении, это должно было быть просто из-за его угасающих чувств. Тьма двигалась следом, выжидая момент для удара. Дважды он оглядывался через плечо и видел огненные взмахи клинка Ингольда в темноте.
Руди удивился, почему колдун послал их вперед, и прикидывал со всей силой, оставшейся в нем для размышлений, смогут ли они добраться до ворот, прежде чем Тьма наконец обрушится на них с высоты. Земля раскисла; он, казалось, двигался по колено в грязи, пытаясь удержаться на ногах.
Потом сверху на них обрушился ветер – не ветер Тьмы, но ветер бури, кружащий вихри снега, когда они бежали к зияющей дьявольской пасти ворот. Рев крепнувшего бурана был подобен вою волков на охоте. Штормовые ветры, бившие их с такой силой, что заставляли Руди шататься, ослепляли, замораживали, бушевали среди них дикой злобной песнью.
Он пробивался вперед, видя перед собой громоздящийся мрак какого-то огромного угрюмого утеса, штормовые ветры превратили костры в тридцатифутовые столбы огня. Он споткнулся обо что-то в темноте и упал, выпустив руку Альды. Взглянув вверх, он увидел перед собой сияющие ворота – он лежал на ступеньках. Руди видел, как Джил тащит Альду по ступенькам, обрамленным неистовым блеском снега и огня, ветер смешивал черные волосы девушек в одно струящееся облако.
Кто-то наклонился над ним, поднял его и увлек в эту красную преисподнюю. Измученный и полубесчувственный, он краем глаза увидел лишь то, что рука, сжимавшая его предплечье, была в черной бархатной перчатке, сияющей рубинами, как каплями свежей крови.
Когда в глазах у него прояснилось, он лежал на полу прямо в воротах, полузанесенный снегом. Мужчины и женщины входили внутрь, шатаясь от холода и изнурения, дети тоже. Джил была права. Его сдача на милость судьбы в снежном мраке была проявлением трусости, которое не допустил бы и восьмилетний ребенок. Он увидел Джованнин – череп с тлеющими углями в глазных впадинах, меч в скелетообразной руке. Алвир был, как темная башня, сестра прижималась к нему, Тир измученно всхлипывал у ее груди. Алвир не смотрел ни на кого из них, взгляд был устремлен в темную пещеру самого Убежища, прикидывая масштабы нового владения.
И за ними была Джил, ее жесткие, как у ведьмы, волосы трепетали в завихрениях бури, потому что она стояла в воротах, вглядываясь в темноту долины. Но во всей этой пустыне льда и режущего ветра Руди не мог разглядеть ни единого проблеска движущегося света.
– Где он? – спросил Руди.
– Со стражниками, – она поправила рукоятку меча, не глядя ему в глаза. Он видел, что она плакала.
Руди повернулся и обнаружил, что должен держаться за стену, чтобы, превозмогая боль, подняться на ноги. Его пронзала боль, становившаяся нестерпимой при малейшем движении. Вялость сковала не только его кости, но и душу тоже, так что ничто – ни бег прошлой ночи, ни новости, которыми Джил разбудила его днем, – не вызывали у него ни печали, ни радости. Он осознавал это как признак предельного утомления.
Когда я вернусь в Калифорнию, устало пообещал он себе, я никогда не буду огорчаться из-за пустяков. Теперь-то я знаю, что есть вещи и похуже. Конечно, если я вообще вернусь в Калифорнию, поправил он себя и пошел следом за Джил.
Комната была одной из разгороженных, как кроличьи садки, клетушек, которые хаотически растянулись по ту сторону двери справа от ворот. Чтобы выйти, надо было прокладывать путь через слабо освещенные груды спящих, лежавших там, где они упали в слепом изнурении, и перешагивать через жалкие узлы горшков и одеял, брошенные в углах маленьких комнат. У небольшого очага фарфоровая кукла лежала, как мертвый ребенок, рядом с парой рваных ботинок. В помещении стоял запах нестиранной одежды и запачканных детских пеленок. Щурясь в тусклом свете, Руди шагнул в центральный зал Убежища.
