— Ну же, помоги мне! Я старая женщина, у меня нет сил.
— Вы хотите заглянуть в буфет? — спросила Агата.
— Какой буфет, глупая девчонка? Это лестница!
Агата ухватилась за угол столика и потянула его на себя. Ей, сильной молодой женщине, подвинуть его не составило ни малейшего труда.
— Хорошо. Теперь можно войти.
Агата ожидала увидеть лаз, опутанный паутиной, и услышать писк летучих мышей, но Мама Чезаре никогда не потерпела бы в своем доме такое безобразие. Свет, проникший из комнаты сквозь полуоткрытую дверь, осветил широкий проход, стены которого были задрапированы красной выцветшей парчой, и каменные ступеньки, уходящие куда-то вверх и скрывающиеся в темноте.
Мама Чезаре взяла Агату за руку и повела за собой.
— Сейчас ты увидишь, — сказала она.
Агата шла, касаясь локтем бархатного каната, который тянулся вдоль стены наподобие перил. Выше золотисто мерцали трезубцы и львиные головы, поддерживающие стеклянные шары старинных газовых ламп. Затем, когда тусклый свет сзади окончательно померк, впереди начало разгораться радужное сияние — золотое, красное, синее и зеленое, оно изливалось на темную лестницу сквозь стеклянную дверь, украшенную розами и лилиями, обрамленную листвой. А посредине двери красовались две маски: одна плакала, другая смеялась.
— Это же театр! — воскликнула Агата.
— Естественно, театр, — проворчала Мама Чезаре. — Ты, может быть, ожидала попасть на рыбный рынок?
— Но я всю жизнь живу в Доте и ни разу не слышала об этом месте!
Мама Чезаре фыркнула.
— Всю свою жизнь! Это что, долго? Всего пара дней — и ты ничего не слышала. Еще пара дней — и ты забудешь.
— Нам можно туда войти?
— Сколько еще у тебя глупых вопросов?
Мама Чезаре налегла плечом на дверь и открыла ее.
Они словно попали в шкатулку с драгоценностями высотой в две комнаты, усыпанную золотыми цветами и увешанную гроздьями фруктов. К стенам по обе стороны сцены, словно бабочки в альбоме энтомолога, были пришпилены маленькие пухлые купидоны, в восхищенном предвкушении волшебного зрелища устремившие взгляд на сцену. Шесть рядов красных бархатных кресел отражались в затуманенных серебряных зеркалах, а под самым потолком сияла роскошная люстра в стиле рококо.
— Как красиво! — сказала Агата.
— Красиво, — согласилась Мама Чезаре.
— Прекрасный маленький потайной театр. А кто еще о нем знает?
— Ты, я и Чезаре. Но он делает вид, что забыл.
— Разве можно забыть о таком чуде?
— Можно. Когда он был еще маленьким мальчиком, он так испугался этого места, что никогда больше сюда не приходил. Можно закрыть дверь, загородить ее трюмо и притвориться, что ничего нет. Люди иногда так делают. Закрывают дверь и делают вид.
Если Агата и поняла, что это намек на нее, она отказалась это признать.
— Но здесь так мило! — сказала она. — Почему он испугался?
Мама Чезаре глубоко вздохнула и посмотрела в потолок.
— В тот первый день, когда мы открыли дверь, все было черным-черно. Везде пыль и паутина, старые коробки, рваная бумага и мусор. Маленький Чезаре убежал и не вернулся. Ему не нравится это место. Ему не нравятся театральные люди.
— Театральные люди?
Мама Чезаре взяла Агату за руку и подвела к первому ряду.
— Садись сюда и говори, что ты слышишь.
Агата прислушалась. В зале стояла тишина.
— Я ничего не слышу. — Она наклонила голову и прислушалась снова. — И сейчас ничего не слышу.
— Может быть, позже.
— А что я должна услышать?
— Ты слушай, а говорить буду я. Когда мы с моим Чезаре уезжали из старой страны, ты думаешь, мы хотели плыть в Дот? Что такое Дот? Кто о нем слышал? Мы знали только об Америке! Ты едешь в Америку, работаешь изо всех сил, зарабатываешь кучу денег, и однажды маленький Чезаре становится президентом всех Американских Штатов. И вот мы пошли. Мы шли и шли, день за днем, и наконец пришли к морю и нашли корабль в Америку. — Мама Чезаре строго подняла палец. — Никаких вопросов. Не говори. Слушай. Что ты слышишь?
— Только вас, — сказала Агата.
— Слушай в оба уха! Две недели мы плыли на этом корабле. Хорошо, что погода была спокойная. Мы с Чезаре не скучали. О, какой это был мужчина! — Мама Чезаре засмеялась, и смех ее перешел в кашель. Она кашляла, пока не начала задыхаться, и только невероятными усилиями переборола приступ.
Агата встревожилась.
— Вы, похоже, простудились. Вам надо лечь в постель. Я приготовлю чай.
— Это не важно. Слушай. Продолжай слушать.
Агата кивнула и взяла старушку за руку.
— Я слушаю, слушаю.
— Две недели на корабле, и потом однажды ночью капитан показывает нам Америку. Но везде полиция, говорит он. Поэтому мы садимся в его шлюпку и гребем к берегу. Мой Чезаре несет меня на берег сквозь волны, все целуются, пожимают руки и прощаются, а утром мы приходим в Дот.
— Это была не Америка?
— Не Америка.
— О, боже. Что же вы стали делать?
— Работать. Мы работали, работали и работали. Я отскребла каждый пол в Доте, постирала каждую рубашку, вымыла в Доте всю репу. Три недели мы думали, что попали в Америку, а потом поняли, что нет. Что ты теперь слышишь?
Агата слегка нахмурилась.
— Мне показалось, что я слышу оркестр.
— Я заметила по твоему лицу.
— Продолжайте рассказывать.
— Однажды я проснулась и поняла — мы не в Америке. Но таковы люди. Они знают правду и не верят ей. Я ничего не сказала Чезаре, а он знал и ничего не говорил мне. Потом, когда мы однажды лежали в постели, обессиленные после тонн репы, он сказал мне. И мы заплакали.
— Вот, опять, — сказала Агата. — Оркестр. Слышите? На улице, наверное.
— Может быть. — Мама Чезаре повернула голову и начала шевелить пальцами в такт музыке.
— Вы тоже слышите?
— Может быть. Так ты хочешь потанцевать или дослушать мой рассказ?
— Дослушать рассказ.
— После этого мы разозлились и стали работать еще больше. Купили милую комнату над лавкой. Потом лавка разорилась. Мы арендовали ее и стали варить кофе — такой кофе, какого никто в Доте никогда не пробовал. Все нас полюбили. А потом однажды вечером я пошла прогуляться и увидела «Золотого ангела». Там было пусто и грязно, окна заколочены. И тут ко мне вышли театральные люди и сказали, что это помещение можно купить за бесценок, потому что никто не хочет сюда ходить, но я могу сюда перебраться, если приберусь в театре.
— Я бы на вашем месте сказала им, чтобы они сами прибирались в своем театре.
— Они не могли. Им была нужна я. Они знали в Доте всех. Они знали все обо всех и выбрали меня. Знаешь, почему?
