Он вздрогнул, но лицо его все равно не утратило каменного спокойствия.
– Молодец! А то, что ее готовы были убить из-за тебя, из-за твоего преступления? Этого ты не знаешь?
– Это война!
– Ты сам породил свою войну, – прошептал я. – Ты сам ребенок, со своим детским кинжалом. Лес рубят – щепки летят, да? Все дозволено в великой борьбе за Свет?
– Я борюсь не за Свет, – он тоже понизил голос. – Не за Свет, а против Тьмы. Но это все, что мне дано. Понимаешь? И не думай, для меня это не лес, и не щепки. Я не просил этой силы, я не мечтал о ней. Но если уж она пришла, я не могу иначе.
Да кто же его упустил?
Почему мы не нашли Максима сразу, как только он стал Иным?
Из него вышел бы прекрасный оперативник. После долгих споров и объяснений. После месяцев обучения, после годов тренировок, после срывов, ошибок, запоев, попыток покончить с собой. В конце концов, когда не сердцем, ибо это ему не дано, а своим холодным, бескомпромиссным разумом он понял бы правила противостояния. Законы, по которым Свет и Тьма ведут войну, законы, по которым нам приходится отворачиваться от оборотней, преследующих жертву, и убивать своих, не сумевших отвернуться.
Вот он стоит передо мной, Светлый маг, за несколько лет уложивший больше Темных, чем оперативник со столетним стажем работы. Одинокий, затравленный. Умеющий ненавидеть и не способный любить.
Я повернулся, взял Егора за плечи, тот так и стоял, тихо, не высовываясь, напряженно слушая наш спор. Вытолкнул вперед, перед собой. Сказал:
– Он Темный маг? Наверное. Я боюсь, что ты прав. Пройдет несколько лет, и этот мальчик ощутит свои возможности. Он будет идти по жизни, а вокруг него поползет Тьма. С каждым шагом ему будет все легче и легче жить. Каждый его шаг оплатит чужая боль. Помнишь сказку про Русалочку? Ведьма дала ей ноги, она шла, а в ступни словно вонзались раскаленные ножи. Так это про нас, Максим! Мы всегда идем по ножам, и к этому не привыкнуть. Только Андерсен не все рассказал. Ведьма могла сделать и по-другому. Русалочка идет, а ножи колют других. Это – путь Тьмы.
– Моя боль со мной, – сказал Максим. И безумная надежда, что он способен понять, вновь коснулась меня. – Но это не должно, не вправе ничего менять.
– Ты готов его убить? – я качнул головой, показывая на Егора. – Максим, скажи? Я работник Дозора, я знаю грань между Добром и Злом. Даже убивая Темных, ты можешь плодить Зло. Скажи – ты готов убить?
Он не колебался. Кивнул, посмотрел мне в глаза – умиротворенно, радостно.
– Да. Не только готов, я никогда не отпускал порождения Тьмы. Не отпущу и сейчас. Невидимый капкан щелкнул.
Я не удивился бы, увидев сейчас рядом Завулона. Вынырнувшего из сумрака и одобрительно похлопывающего Максима по плечу. Или насмешливо улыбнувшегося мне.
А в следующий миг я понял, что Завулона здесь нет. Нет и не было.
Поставленный капкан не нуждается в наблюдении. Он сработает и сам. Я попался, причем у любого работника Дневного Дозора есть на этот момент безупречное алиби.
Либо я позволяю Максиму убить мальчика, который станет Темным магом. И превращаюсь в пособника, со всеми вытекающими последствиями.
Либо я вступаю в схватку. Уничтожаю Дикаря – все-таки наши силы несравнимы. Своей собственной рукой ликвидирую единственного свидетеля, и, мало того, убиваю Светлого мага.
Максим ведь не отступит. Это его война, его маленькая голгофа, на которую он себя тащил несколько лет. Либо он победит, либо погибнет. И зачем Завулону самому лезть в схватку? Он все сделал правильно. Вычистил ряды Темных от балласта, подставил меня, нагнал напряжение, даже «изобразил движение», постреляв мимо. Вынудил меня кинуться навстречу Дикарю. А сейчас Завулон далеко. Может быть, и не в Москве. Возможно, что он наблюдает за происходящим: существует достаточно и технических, и магических средств, позволяющих это. Наблюдает – и смеется.
Я влип.
Что бы я ни совершил, меня ждет сумрак. Злу вовсе не обязательно уничтожать Добро своими руками. Куда как проще позволить Добру самому вцепиться в себя.
И единственный шанс, который у меня еще оставался, был исчезающе крошечным и чудовищно полным. Не успеть.
Позволить Максиму убить мальчишку, да нет, не позволить, просто не суметь помешать. После этого он успокоится. После этого он пойдет со мной в штаб Ночного Дозора, выслушает, поспорит, стихнет, задавленный железными аргументами и беспощадной логикой шефа, поймет, что совершил, сколь хрупкое равновесие нарушил. И сам отдастся Трибуналу, где у него есть пусть исчезающе маленький, но все-таки есть шанс быть оправданным.
Я ведь не оперативник. Я сделал все, что мог. Даже сумел понять игру Тьмы, комбинацию, придуманную кем-то неизмеримо более мудрым. Мне просто не хватило сил, времени, реакции. Максим взмахнул рукой с кинжалом. Время вдруг стало тягучим и медленным, будто я вошел в сумрак. Вот только краски не поблекли, даже ярче стали, и сам я двигался в том же ленивом кисельном потоке. Деревянный кинжал скользил к груди Егора, меняясь, то ли обретая металлический блеск, то ли окутываясь серым пламенем; лицо Максима было сосредоточенным, лишь закушенная губа выдавала напряжение, а мальчишка вообще ничего не успел понять, даже не пытался отстраниться.
Я откинул Егора в сторону – мышцы не повиновались, им не хотелось совершать столь нелепое и самоубийственное движение. Для него, маленького Темного мага, взмах кинжала был смертью. Для меня – жизнью. Всегда ведь так было, есть и будет Что для Темного жизнь – для Светлого смерть, и наоборот. Не мне менять… Я успел.
Егор упал, влетев головой в дверь подъезда, плавно осел – я толкнул слишком сильно, мне важно было спасти, а не беспокоиться об ушибах. Во взгляде Максима мелькнула почти детская обида. И все-таки он еще способен был разговаривать:
– Он враг!
– Он ничего не совершил!
– Ты защищаешь Тьму.
Максим не спорил с тем, кто я, Темный или Светлый. Он все-таки умел это видеть.
Просто он сам был белее белого. И перед ним никогда не стояло альтернативы – кто должен жить, а кто умереть.
Взмах кинжала – уже не на мальчишку нацеленного, а метящего в меня. Я уклонился, нашел взглядом тень, потянул – та послушно метнулась навстречу.
Мир посерел, звуки стихли, движения замедлились. Ворочающийся Егор стал совсем неподвижен, машины неуверенно ползли по улице, рывками проворачивая колеса, ветви деревьев забыли о ветре. Только Максим не замедлился.
Он шел вслед за мной, сам того не понимая. Соскользнул в сумрак с той же непринужденностью, с которой человек ступает с дороги на обочину. Сейчас ему было все равно: он черпал силы в своей убежденности, в своей ненависти, светлой-пресветлой ненависти, в злобе белого цвета. Он даже не палач Темных. Он инквизитор. Куда более грозный, чем вся наша Инквизиция.
