Через двенадцать дней ватага Хрольфа добралась до Ньорва Зунда, а спустя еще два дня дозорные на топах увидели знакомое устье Бетис.
Тут произошло событие, переменившее не только направление Великого Южного похода, но судьбу Волькши, да так сильно, что многие годы спустя, дойдя в своих воспоминаниях до этого места, он погружался в пучину скорби.
А случилось вот что: на утро того дня, когда Гастинг собирался покинуть устье Бетис, туда вошла новая ватага варяжских кораблей. Среди них шёрёверны узнали свои кнорры, отправленные в разное время на Бирку с добычей, десяток драккаров, что принадлежали гордецам, не пожелавшим весной вставать под руку Гастинга, и еще два десятка норманнских и даннских ладей. Дэки всех судов были полны ратного люда, жадного до добычи и безразличного к рассказам о пропаже Матсыраземлё.
Когда Гастинг наскоро пересчитал воинов обеих ватаг, то пламенная гордость и железная уверенность в силе варяжского оружия охватили его сердце. Морской ярл великодушно принял под свое начало всех, кто испрашивал на то разрешения. Племянник Неистового Эрланда даже хотел дать вновь прибывшим долю в италийской добыче, но сын Снорри не позволил ему такое расточительство.
Оставалось только решить, куда дальше двинется воинство из семи тысяч безудержных северян. Хрольф понимал, что общий сход выльется в усобицу. Уж больно разными были люди, что пришли бы на тинг: кто-то уже изведал коварство Срединного моря, а кто-то еще только рвался за золотом южных земель. Так что совет держали только шеппари, которых и так набралось полторы сотни.
Гастинг повел свою речь степенно. Свею не хватало речистости и рассудительности Варга, но он изъяснялся по-своему складно и плавно привел тинг к мысли о том, что соединенной ватаге следует слегка вернуться назад и взять-таки Лисбоа, после чего, разоряя земли моросов по обоим берегам Срединного моря, захватить Сицилию, где и зазимовать. А следующей весной, подлечив раны и дождавшись пополнения с Бирки, обрушиться-таки Рому, довершив тем самым Великий Южный поход.
Шеппари так воодушевились обширностью и глубиной Хрольфовой задумки, что препирались только для вида, а посему сход закончился неожиданно споро и благодушно.
Волькша стоял в задних рядах сборища, слушал варяжские перебранки и прикидывал, как бы ему половчей сговориться с Гастингом о своей отлучке на Бирку сразу после осады Лисбоа. Вряд ли этот город выдержит натиск такого несметного воинства северян. И стало быть, часть кнорров будет вновь отправлена на север. На них-то Волькша и собирался отплыть. Раз уж главная битва Южного похода откладывалась до следующей весны, то он, Стейн Кнутнев, вполне мог удалиться из ватаги, тем более что Родной Земли у него в поясном кошеле и правда осталось всего четыре горсти. Все складывалось если и не хорошо, то, по крайней мере, удачно для Годиновича.
Улучив время, когда шеппари в самом благостном настроении начали расходиться с тинга, Волькша протиснулся к Хрольфу и стал излагать суть своего дела. Морской ярл слушал его вполуха и по всему было видно, что Варг получит его согласие на отлучку. И тут к ним подошел один из вновь прибывших шеппарей и по-варяжски беззастенчиво перебил их.
– Это ты Варг, которого называют Каменным Кулаком? – осведомился он.
– А кто спрашивает? – спросил его Гастинг.
Даже окрыленный лицезрением обильного пополнения, сын Снорри не забывал о том, что теле Стейна Кнутнева его ватагу осеняет своим присутствием не то Тюр, не то Тор, не то сам отец богов и дед свеев – Один.
– Да так, – ответил шеппарь, сощурив один глаз. – Передайте Варгу, что его дом сгорел.
– Как сгорел? – выпалил Волькша, чувствуя, как свинцовый мрак наполняет его загривок.
– Откуда я знаю? – безразлично ответил свей. – Сгорел, и все.
– А Эрна? А дети? – едва сдерживая дрожь в голосе, спросил Годинович.
– Тоже сгорели, – все так же буднично промолвил шеппарь. – Надо теперь, Варг, тебе новую фольку искать, – сказал он и улыбнулся во всю ширь своих траченых зубов.
– Эрна – не фолька! – выкрикнул Волкан, и в следующее мгновение вестник беды отлетел на несколько шагов в сторону и застыл с закатившимися глазами.
– Han inte folken![222] Она моя жена! Лада моя! Свет сердца моего! Эрна! – голосил Волькша по-венедски. – Эрна! Эрна! Эрна!!!
Шеппари оборачивались на его крики и, видя распростертого на земле сотоварища, спешили убраться прочь с пути Каменного Кулака. А он метался как раненый вепрь и крушил все, что попадалось под руку. С криками «Эрна, возлюбленная моя!» Варг натыкался на людей, опрокидывал поклажу и кашеварные котлы. В конце концов Олькша подскочил к нему со спины и спеленал своими огромными ручищами.
– Волькша! Волькша! Охолони! Охолони, братка! – приговаривал он, едва удерживая рвущегося из его объятий Годиновича. – Охолони! Негоже Трувору нюни нюнить. Я же, когда понял, что Кайа мне отказала, тоже чуть руки на себя с тоски не наложил. А вот ведь, ничего. Совладал. Сдюжил. И теперь вот живу в чести. Морской ярл свейского конунга. Эва!.. Надо бы съездить в Ладонь. Своим показаться… А, Волькша? А ты охолони, охолони, поганка ты латвицкая.
От воспоминаний ли о далеких берегах Ладони, от звуков ли венедской речи, но хватка Олькши стала податливей. Волькше хватило бы одного рывка, чтобы выпростаться из лап Хорсовича. Но от слов соплеменника Волкан и сам перестал буйствовать, уронил голову на грудь и осел на землю, как это обычно бывало с ним после битвы.
Никому не ведомо, какие струны в Олькшиной душе задело горе Годиновича, но еще до того, как драккары несокрушимой ватаги Хрольфа Гастинга покинули устье реки Бетис, Бьёрн Иернсид вытряс из прибывших с Бирки шёрёвернов все, что тем было ведомо о гибели Волькшиной семьи.
А известно им было немного. В тот год лето в Свейланде выдалось засушливым. Говорили, что озеро Мэларен отступило от Бирки на целый шаг против обычного, а березы, и так-то чахлые, пожухли листвой уже к Рачьему дню.[223] Дети купались в обычно холодном озере с охотой утят-пуховиков. Вытащить сорванцов из воды было сложнее, чем загнать рыбьих мальков в баклагу. На Екерё горел лес, и серая дымка несколько седмиц кряду стелилась над озером. Может, оттого никто и не заподозрил неладного, когда однажды ночью загорелся дом Кнутнева. Стоял-то он на отшибе, да и ветер дул в сторону Виксберга, вот никто и не проснулся, пока не раздался треск прогоревших стропил. Дом рухнул в тот миг, когда пробудившиеся соседи только-только прибежали на пожарище. Стали искать по острову чад Кнутнева вместе с их матерью, но не нашли. А когда разметали головешки, увидели пять обгорелых тел: одно подле другого, точно все они лежали на большой полати. По всему выходило, что Эрна и дети угорели прежде, чем занялся сам дом. Тихая смерть. Без боли и страха. Ирий принял их точно сон…
