Мы подошли к умирающей.
Рассвет. Первый лучик солнца коснулся лица Мари — удивительно прекрасного, так, наверное, в древние времена здешние эльфийские принцессы выглядели.
Девушка вздохнула раз, другой, всё….
Мари умерла.
Засыпали могилу землёй, сверху — каменюгу случайно найденную, здоровенную положили, с письменами старинными, глубоко высеченными. То ли — древние хоббиты высекали, то ли — Древние Майя.
На холме костёр сигнальный загорелся, молодец Мэлви — не спит.
Значит, противник уже рядышком.
Сели на лошадей и вперёд. Часа через два к Сизым болотам выехали, после пожара скакать по ним — одно удовольствие. К вечеру к нагорью выехали. Смотрю — на пригорке сеньора Сара Монтелеон стоит — в чёрных штанах, в высокие ботфорты заправленных, в белоснежной рубашке, в руках — Калашников. Живописная такая — картина маслом: «Амазонка» на пленэре называется.
А вот ещё знакомые лица: Джек Негро, постаревший и хмурый, Джедди с Маркизом на плече, ещё знакомые всякие — по Сан-Анхелино. Понятное дело, местное ополчение нам на помощь выдвинулось, очень кстати!
Оборачиваюсь: ага, вот вдали два пятнышка коричневых шевелятся — джипы с головорезами по нашу душу шпарят.
Бернд ко мне подошёл, распахнул плащ свой длинный — на секунду вовсе. А там — пластид и тротил сплошной, куда там — моджахедам долбанным.
Решил, значит так — счёты подбить.
Что ж — его право.
— Ладно, Андреас, — Бернд говорит, — Удач тебе, и — уезжай. Уезжай — Брат. Прощай!
— Прощай!
Подъехал к своим, все обернулась в мою сторону, поприветствовали — кто как. И, тут же отвернулись, наблюдая за Берндом.
Что ж, может так оно и лучше.
Лишние проводы — лишние слёзы.
Хотелось, всё же, с Джедди и Зорго попрощаться по-человечески. Да, ладно — успеется ещё, жизнь — она штука длинная.
За моей спиной прогремел сильный взрыв.
Вот и всё…..
Через двое суток конь вынес меня к окраинам Сан-Анхелино.
Порт, у крайнего пирса — элегантно притулилась — словно в полусне — «Кошка».
Ни яхта — просто красавица.
Та ещё штучка — эстетичная — до совершенства.
Фьорд стоял на баке, дымя своей вересковой трубкой.
— Один? — спросил Фьёрд, — Один. И даже — она, Мари?
— Только Лёха ещё…… А Она — умерла….
Фьёрд спрятал трубку в карман, и, загребая ногами невидимый снег, постарев — лет на двести, пошёл в каюту кока, где традиционно хранился запас спиртного.
Решили — в Берген идти.
«Кошка» к порту Барселоны приписана была. Да — какая разница. Хозяин её, доктор Мюллер, погиб, да и наследники его — также.
Решили — в Бергене яхту поставим, за полгода стоянку оплатим, Власти — известим, а дальше — не наше дело…
Вошли в бухту Бергена. Красиво — солнце в волнах радугу запускает, на берегу — домишки жёлто-красные выстоялись.
— Эй, Фьорд! — говорю, — Посмотри — красота-то, какая!
А, Фьорд совсем в другую сторону смотрит. Там, на молу пирса — девчонка стоит невысокая, и рядом с ней — два пацана-погодка белобрысых, лет по — восемь — десять.
— Прощай, Андреас! — Фьорд говорит, — «Кошку» — сам поставишь.
И, как был — за борт, в полной амуниции. И, кролем неумелым — к пирсу тому.
Пришвартовался кое-как. Ткнулась «Кошка» бортом в шины резиновые, да и замерла послушно. Умная — девочка.
Да, думаю, и мне, судя по всему, пора — на Родину.
И, девчонка своя там — ждёт, Фьордовой — и не хуже совсем, и киндеров — пару.
Нева — грустит….
И, я грущу — за ней….
И, воздухе — Тоска,
Да — и, прибудем — с этим….
Бывает всяко —
В розовом Рассвете……
Бывает — в Мире — Солнечных — Теней….
Бывает. Почему же — Ты — грустишь?
Роняя слёзы — словно — Мир закончен?
И, Ветер, разогнав толпу — на Площади,
Вдруг, прилетел — к Тебе.
И, Я с ним — лишь — к Тебе…..
— Эй, Андреас! — Фьорд издали орёт, жену обнимая, а на каждом его плече — по мальчишке белобрысому сидит, — Всегда и везде! А, козлы те — не пройдут — никогда!
И, на правое плечо своё показывает, где татуировка Че Гевары — место быть имеет.
— Конечно, не пройдут! — отвечаю, на своего Че пальцем показывая, что на левом моём плече — живёт, — Никогда!
На местный почтамт завернул: так и есть, от Лёхи телеграмма пришла: мол, дождись, буду через два дня.
Можно и подождать, почему бы и нет.
Пошлялся по Бергену и его окрестностям. Сказочное место: даже вишни вызревают, в водоёмах рыбы полно, а грибов в лесах — море просто! А эти чудики норвежские их практически и не собирают, разве что — лисички иногда.
Да, думаю, как только пенсионный возраст наступит — обязательно в Берген переберусь, счастливую старость встречать.
Иду как-то, полный мешок полиэтиленовый с подосиновиками тащу, Лёха навстречу идёт: разодетый, что тот денди английский, с тросточкой, под ручку с красоткой, тоже по моде парижской одетой.
Да, думаю, ловелас ты наш доморощенный, да что там — ловелас, кобель просто-таки!
Вот узнает об этом Айна — отрежет тебе достоинство твоё безжалостно!
Айна? Вот же, чёрт побери! Бывает же такое! Судя по всему, Лёха и паспорт ей сделать умудрился, вот же молодец!
— Привет, Андреас! — Айна говорит, — Ну как, похожа я на настоящую белую сеньору?
— Более чем, — отвечаю, — Просто слов нет! А что там с Эскобаром, достали?
— А как же, — Лёха улыбается в свои реденькие кошачьи усы.
— Он умирал долго и мучительно, — Айна уточняет тоном тургеневской мечтательницы, — Жаль только, что это повторить — уже не получится.
Прилетели в Питер. В зал прилётов заходим, а навстречу песенка в тему, Розенбаум:
Я люблю возвращаться в мой город прокуренным гостем,
Брать такси на стоянке, которой уютнее нет.
И слегка тормазнуться на улице Зодчего Росси.
В ожидании блеска мелькнувших в дали эполет.
Боже мой, Боже мой, как люблю я домой возвращаться.
Как молитву читать — номера ленинградских машин.
И с родной Петроградской у старой мечети встречаться,
Пролетая по белым ночам опьянённоё души.
Лёха, душа нежная и ранимая, — даже прослезился слегка.
На стоянку, уютней которой нет, и направились. Ехать то нам вместе, живём через дом друг от друга.
Лёха вдоль ряда свободных такси прошёлся, не торопясь, туда-сюда, выбрал водилу самого солидного — пожилого дядьку с роскошными седыми усами.
Рюкзаки в багажник побросали, расселись, Лёха на переднее сиденье — рядом с водителем.
